Корона двух королей

— Что ж, пожалуй, прикажу принести в его покои ещё табачных курительниц, а на обед попрошу пожарить каштанов по его вкусу — я помню, это его любимое блюдо. — В голосе Корвена не слышалось и тени беспокойства. — А вы? Вас мне стоит бояться?

— Если задумали сунуть руку в карман короля.

— И в мыслях такого не было.

— Тогда не стоит.

— Кстати, сколько лет вы уже служите при дворе? Пять, если не ошибаюсь? — вдруг спросил с любопытством камергер.

— Вы знаете, что десять, — ответил казначей.

Корвен улыбнулся. Конечно же, он знал, сколько лет сидящий напротив него мужчина служил королю.

— Это треть вашей жизни. Разрешите поинтересоваться, вы всё ещё считаете себя кантамбрийцем или же в вас стало больше от ангенорца?

Сальдо поднял на камергера вопросительный взгляд.

— Вы же знаете Иларха? — спросил Корвен. — Предводителя эвдонцев.

— Его все знают, — Сальдо откинулся в кресле. — Его и его детей самого разного возраста.

— Его старшие сыновья Актеон и Калхас выросли эвдонцами, Марций считает себя таковым лишь наполовину, а вот младшая дочка до мозга костей ангенорка, потому что сутками носится по двору с местной детворой. Удивительно, как на человека влияет среда, в которой он проводит большую часть жизни, вы не находите?

— Вас беспокоит, может ли кантамбриец с фамилией Монтонари быть верным ангенорскому королю? — Казначей не стал ходить вокруг да около.

— Кантамбрийцы всегда верны своему народу.

— А ангенорцы — своему.

— И вы первый представитель другого графства, который поступил на службу Роксбургам.

— Понимаю, к чему вы клоните, Корвен, но хочу вас успокоить, для ваших подозрений нет никаких оснований. Я не считаю себя кантамбрийцем. В моей груди ничто не трепещет, когда я слышу родную речь, и меня не тянет возвращаться в Альгарду. Я королевский казначей, а это значит, что привязанность к чему-то, кроме своего дела, — роскошь, которую я, увы, не могу себе позволить. Я имею дело со слишком большими деньгами.

— Если я правильно вас понял, вы готовы отречься даже от собственной семьи, как от привязанности, только потому, что так вы сможете отгородить себя… От чего?

— Алчности. Она свойственна людям, у которых в жизни есть ещё что-то, кроме подобной работы. Став казначеем, я выбрал себе господина. И это — золото. Это то, ради чего меня назначили на этот пост, то, ради чего я встаю по утрам. Мой камзол — моя единственная собственность. Мое состояние — монеты вместо пуговиц, мой дом — Туренсворд, а мои дети — книги учёта и деньги короля, которые хранятся в Коралловом банке. Сейчас у меня есть всё, что мне нужно, и мне этого достаточно. Я служу деньгам.

— А я думал, вы служите короне. — В голосе Корвена послышалась тревога.

— Я служу казне. И тому, в чьих руках она окажется.

Белый ферзь застыл в руке камергера, не успев убрать чёрного слона. Камергер растерялся.

— Сальдо, вы понимаете, что это звучит, как измена? — встревоженно прошипел он, будто стены библиотеки вдруг превратились в один слух.

Монтонари-младший молча подпёр висок рукой, а в его тёмных глазах заиграл дотоле неизвестный камергеру огонёк.

Двое мужчин молча смотрели друг на друга, и Корвен всеми силами пытался прочитать мысли сидящего напротив него.

— Вы… вы шутите? — нерешительно спросил камергер, цепляясь за последнюю надежду услышать утвердительный ответ и развеять свои опасения.

Вдруг уголок губ Сальдо дёрнулся, и его бледное лицо расплылось в непривычной улыбке.

— Шутите? — Корвен почувствовал волну облегчения, как если бы с его шеи сняли тяжёлые цепи. — Вы пошутили?!

— А вы испугались, — кивнул Сальдо. Молодого мужчину будто смутила его же улыбка, и он быстро стёр её, пригубив вина. — Прошу меня простить. Я делаю это не столь изящно, как другие.

— Ну и шуточки у вас, мой друг. — Корвен залпом утолил внезапно накатившую жажду. — От них душа уходит в пятки.

— Поэтому я редко шучу. — Казначей сделал ещё один глоток. — Но, к сожалению, я бы соврал, если бы сказал, что сказанное мною полностью не соответствует действительности. Я люблю деньги. — Он коснулся тонкими пальцами губ. — Пожалуй, даже больше, чем следовало бы. Свои, чужие — мне нет особой разницы.

— Я так и знал, что вам давно пора жениться.

— Брак — прерогатива моего брата, — ответил Сальвадор.

— И вашему брату, признаюсь, повезло, — заметил Хранитель ключей. — Юрире Ферро — великолепная партия. Умна, красива.

— Считаете?

— Что значит красота, когда есть обаяние, которым супруга вашего брата наделена в избытке?

— Не замечал.

— Она великолепна, как алмаз в окружении изумрудов. Настоящее сокровище.

— А мой брат знает, что у него есть соперник? — ухмыльнулся Сальвадор.