Корона мечей

Не все сны предвещали будущее. Поцелуи Гавина сменялись давно забытыми картинами детства, когда она с сестрами бегала по весеннему лугу, и кошмарами, в которых Айз Седай, нещадно стегая, гнали ее по бесконечным коридорам, где среди теней бродили уродливые твари; ухмыляющаяся Николь обличала ее перед Советом, а Том Меррилин, выйдя вперед, давал свидетельские показания. Эти последние сны недремлющая часть ее сознания отбрасывала; другие, наоборот, упрятывала поглубже, чтобы позднее вытащить их в надежде понять, что они означают.

Эгвейн стояла перед уходящей в бесконечность стеной и царапала ее голыми руками, пытаясь разрушить. Стена не была каменной, она состояла из множества дисков, наполовину белых, наполовину черных – таков древний символ Айз Седай, и почти так же выглядели печати на узилище Темного. Вначале печатей было семь, но сейчас несколько из них оказались разрушены, а другие едва держатся, хотя никто не понимал, как такое могло случиться, ведь даже с помощью Единой Силы невозможно сломать квейндияр. Однако стена стояла несокрушимо, несмотря на все усилия Эгвейн. Может быть, это означает что-то важное? Может быть, это символ тех Айз Седай, против которых она выступила? Белая Башня? Может быть...

Мэт сидел на окутанной тьмой вершине холма, глядя на выступление Иллюминаторов. Внезапно он вскинул руку, она потянулась вверх и в конце концов стала такой огромной, что схватила один из летящих в небе огней. Теперь огненные стрелы вырывались из его сжатого кулака, и Эгвейн стало безмерно страшно. Это могло оказаться смертельно опасным для множества людей, могло привести к изменению мира. Мир, однако, уже менялся; он никогда не оставался неизменным.

Ремни, обхватывающие плечи и талию, прижимали ее к плахе, и топор палача опускался, но она знала, что кто-то где-то мчится, выбиваясь из сил, и если он прибежит вовремя, если успеет, топор еще можно остановить. Если же нет... Она почувствовала, что мурашки побежали у нее по спине.

Логайн со смехом перешагнул через что-то лежащее на земле и поднял над головой черный камень. Она взглянула вниз, и ей показалось, что он перешагнул через тело Ранда, лежащее на похоронных дрогах со скрещенными на груди руками. Эгвейн бросилась к дрогам, но стоило ей коснуться лица Ранда, как оно рассыпалось на части, точно он был бумажной куклой.

Золотой ястреб, раскинув крылья, коснулся ее лица. Она ничего не знала о нем, кроме того, что ястреб этот женского пола и что каким-то образом они связаны друг с другом.

Человек умирал, лежа на узкой постели, и для нее было почему-то крайне важно, чтобы он не умер. Однако неподалеку уже складывали хворост для погребального костра и взмывали вверх голоса, поющие песнь радости и печали.

Смуглый молодой мужчина держал в руке нечто столь ослепительно сверкающее, что никак не удавалось разглядеть, что это такое.

Все новые и новые образы мелькали в сознании, и бодрствующая часть ее мозга лихорадочно сортировала их, пытаясь понять, что именно они означали. Конечно, по-настоящему она не отдыхала, но ничего не поделаешь; так надо. Как и во многих других случаях, она делала то, что должно.

Глава 11 КЛЯТВА

– Вы просили разбудить вас на рассвете, Мать.

Эгвейн распахнула глаза и против воли попыталась вжаться в подушку, отшатнувшись от склонившегося над ней лица. Унылое, потное. Вряд ли, проснувшись, приятно первым увидеть именно его. Ничего не скажешь, Мери проявляла к ней все возможное уважение. Однако длинный тонкий нос, постоянно обиженно опущенные уголки губ и темные глаза, выражающие крайнее осуждение всех и вся, создавали впечатление, что, по ее мнению, в этом мире нет ничего хорошего, как бы другие ни старались убедить в обратном. К тому же унылый тон обладал удивительной способностью придавать всему сказанному прямо противоположный смысл.

– Надеюсь, вы хорошо спали, Мать, – произнесла служанка, хотя в ее взгляде явственно читался укор в лени. Черные волосы были уложены над ушами такими тугими кольцами, что, казалось, болезненно стягивали кожу лица. Мери всегда одевалась в плотную одежду темных, мрачных тонов, несмотря на то что страшно потела, и это лишь усиливало общее впечатление уныния.

Жаль, что Эгвейн не удалось хоть немного по-настоящему отдохнуть. Зевая, она поднялась с узкой походной постели, с помощью щетки почистила солью зубы и умылась, пока Мери готовила ей одежду на день. Натянула чулки и свежее белье, вытерпела, пока на нее надевали все остальное.

– У вас тут прямо колтун, – угрюмо ворчала Мери, яростно водя щеткой по ее волосам. У Эгвейн так и вертелось на языке: «Может, ты думаешь, что я нарочно путаю их ночью?» – но она сдержалась. – Я так понимаю, сегодня мы будем весь день отдыхать здесь, Мать, – говорила Мери, а ее отражение в зеркале так и кипело негодованием по поводу всеобщей праздности. – Голубое очень пойдет к вашим волосам, Мать, – произносили уста Мери, в то время как выражение ее лица обвиняло в суетности.