Какими бы ни были их повседневные политические разногласия, Черчилль и Эттли продолжали относиться друг к другу с уважением. В частности, Эттли и его жену Вайолет приглашали на все крупные мероприятия на Даунинг-стрит – как официальные, так и частные, включая празднование восьмидесятилетия Черчилля в ноябре 1954 года и семидесятилетия Клементины несколькими месяцами позже. На самом деле Эттли был в более хороших отношениях с Черчиллем, чем некоторые из ведущих членов Консервативной партии, которые почти десять лет пытались сместить его с поста лидера.
Еще в 1945 году группа консерваторов, которую возглавлял Роберт Сесил (виконт Крэнборн, позже маркиз Солсбери), придумала, как отправить старого «боевого коня» (Черчиллю тогда было 70) «на выпас» в палату лордов, оставив его номинальным руководителем партии. Это позволило бы его заместителю Энтони Идену решать повседневные вопросы в палате общин. В 1945 году Иден не хотел поднимать эту тему, но семь лет спустя, когда Черчиллю исполнилось 80, Боббети предпринял еще одну попытку. Возможность для этого он увидел в пятницу, 22 февраля 1952 года, когда Чарльз Моран, врач премьер-министра, прибыл в его кабинет на утреннее совещание, спешно созванное Джоком Колвиллом, личным секретарем Черчилля.
Моран сообщил, что накануне у Черчилля случился «артериальный спазм», то есть легкий инсульт. Утром, когда премьер-министр, как обычно, проснулся и взял телефонную трубку, он обнаружил, что в его голове царит полная пустота. Некоторое время он не мог найти в ней даже тех слов, которые обычно произносил поутру. Правда, вскоре речь восстановилась, но Моран предвидел повторение такой проблемы (или, что еще хуже, ее обострение) в будущем. Солсбери отметил, что этот приступ дает шанс изящно переместить премьер-министра «наверх», в палату лордов. Остальные участники совещания с ним согласились.
Собравшиеся согласились также с тем, что только королева может обсудить с Черчиллем столь радикальные перемены хоть с каким-то шансом на успех, поэтому в тот же день политики договорились встретиться в Букингемском дворце с Томми Ласеллсом. Ласеллс поддержал своих гостей: премьер-министр с ментальными проблемами – это противоречит Конституции. Более того, он чувствовал, что план Боббети уговорить Черчилля может иметь некоторые шансы на успех. Однако личный секретарь категорически отказался привлекать к делу престол. Он понимал, что у молодой королевы, с коронации которой прошло меньше двух месяцев, не было ни малейшего шанса убедить премьер-министра уйти в отставку. И даже если бы она затронула эту тему, предположил Ласеллс, то Черчилль вежливо бы поблагодарил ее за предложение, а затем в поучительном тоне перешел бы к другим делам: «Было бы очень правильно с вашей стороны, мэм, подумать вот о чем…» Если новая королева вмешается в это, но не преуспеет, пострадает и ее положение, и отношения с первым за время ее правления премьер-министром. А затем личный секретарь добавил, что если бы был жив король Георг VI, то все могло обернуться по-другому…
Таким образом, старый «боевой конь» остался в строю – по крайней мере до следующего апоплексического удара. Впрочем, отказ Ласеллса поднять вопрос о возможной отставке Черчилля в беседе с королевой в феврале 1952 года имел еще одну причину. За несколько дней до этого личный секретарь и премьер-министр договорились – если не сказать «сговорились» – положить конец амбициям дома Маунтбеттенов и гарантировать «стариканам» из дворца, что ими продолжит править династия Виндзоров. На добро надо отвечать добром. Спасение Ласеллсом Черчилля вдохновило авторов сериала на создание полукомической сцены невмешательства, которую Питер Морган вставил в конец эпизода «Деяние Божье». Елизавета вызывает премьер-министра, чтобы расспросить его о том, как правительство справляется с кризисом, вызванным смогом. Она собирается объявить ему выговор за бездействие в критической ситуации, как вдруг сквозь туман чудесным образом пробивается солнце…
«Что, если бы туман не рассеялся? – спрашивает она потом свою бабушку королеву Марию. – А правительство так бы и барахталось? А люди продолжали бы умирать? Черчилль и дальше цеплялся бы за власть, а страна продолжала бы страдать? Это же неправильно, что глава государства ничего не делает… Но сидеть сложа руки – какой же это труд?»