Корона. Официальный путеводитель по сериалу. Елизавета II и Уинстон Черчилль. Становление юной королевы

Вскоре Елизавета II была готова к церемонии миропомазания. Моменты собственно миропомазания, когда архиепископ мажет елеем лоб и верхнюю часть груди Елизаветы, не транслировались по телевидению. Вместо них телезрители увидели атмосферные кадры аббатства с комментариями, в которых объяснялось, как, согласно Первой книге Царств Ветхого Завета, старейшему из известных нам описаний религиозной церемонии коронации, Садок и Натан подобным же образом помазали на царство царя Соломона. Телекамеры снова повернулись к Елизавете, когда она начала получать знаки власти и ответственности, которыми отныне была наделена: державу («Помни, – провозгласил архиепископ, – что весь мир подчиняется власти Христа и Царства Божия»); скипетр с крестом, «знаменующий королевскую власть и справедливость»; скипетр справедливости и милосердия; а также королевский перстень с крестом из сапфиров и рубинов – так называемое Обручальное кольцо Англии.

Затем наступил момент самого коронования, когда архиепископ высоко поднял сверкающую корону святого Эдуарда, Елизавета II склонила голову и… «Когда на ее голову была возложена корона, – писал потом Дермот Морра, один из участников церемонии, стоявших у трона, – то внутреннее ликование, которое исходило от нее, стало почти осязаемым».

До этого момента аристократы группами стояли в центральной части церкви без головных уборов. Теперь все они одновременно надели свои шляпы и короны. «Герцогини, поднимавшие руки над головами, – заметил тогда Генри Ченнон из своей ниши в галерее, – были похожи на лебедей, машущих крыльями». «Боже, храни королеву!» – слышалось со всех сторон. По всему Лондону затрубили трубы, зазвонили церковные колокола, начали салютовать пушки. Внутри аббатства эта какофония соединилась с отголосками древних веков и окутала стропила той дымкой восхищения, о которой писала маленькая принцесса Елизавета. Первым преклонил колено перед своей женой принц Филипп, затем пэры по старшинству – герцоги, маркизы, графы, виконты и бароны – выходили вперед, чтобы под пение хора присягнуть королеве. После причастия (во время которого телевизионщики снова сфокусировались на других целях) королева вышла из аббатства, чтобы встретиться со своим народом.

После коронации двое социологов попытались объяснить, что же все-таки произошло.

В номере журнала Sociological Review за декабрь 1953 года была опубликована статья профессора Эдварда Шилза и Майкла Янга, бывшего гражданина США и ученого из Чикагского университета, а впоследствии члена Лейбористской партии, который скептически относился к самому институту монархии. В статье были проанализированы многочисленные, в том числе статистические, данные, относящиеся к году коронации. Анализ показал, что, несмотря на огромное количество людей на улицах, 2 июня в Лондоне было меньше случаев карманных краж, чем в обычный день, а также значительно меньше случаев проникновения в дома со взломом. «Не может существовать общества, – заявляли авторы, цитируя Эмиля Дюркгейма, отца французской социологии, – которое не считает необходимым поддерживать и регулярно подтверждать коллективные чувства и коллективные идеи, обеспечивающие его единство и его особенности». Ученые пришли к выводу, что коронация 1953 года была «именно той церемонией, в которой общество подтверждает моральные ценности, составляющие его как общество».

Фрейлины королевы после церемонии, запечатленные Сесилом Битоном в Зеленой гостиной Букингемского дворца. Слева направо: леди Мойра Гамильтон, леди Энн Коук, леди Джейн Стюарт, леди Мэри Бейли-Гамильтон, леди Джейн Хиткот-Драммонд-Уиллоуби и леди Розмари Спенсер-Черчилль.

Некоторые представители образованных слоев общества могли ехидничать над церемонией из-за «антипатии ко всем настроениям и практикам, связанным с религией», а также, возможно, потому что не хотели признавать «существование этих неудобных чувств внутри себя». Но факт остается фактом: «Коронация единовременно и практически для всего общества обеспечивала такой интенсивный контакт с религиозностью, что мы считаем оправданным интерпретировать ее как великий акт национального единения».