Корона, огонь и медные крылья

И царевна с севера. Спокойная мудрость – и детская застенчивость. Бесстрашие и способность доверять. Наивность и весёлость. Открытое личико, золотые косы и золотистое тело. Две шестёрки на костях – я хочу её, услышь, Нут! Как странно думать о том, что меня всю жизнь окружали женщины. Женщины, восхищающиеся мной, цепляющиеся за меня, за мою гранатовую кровь, за будущий венец. Женщины, презирающие меня, ненавидящие за кровь аглийе, за собственную бездетность. Женщины, пытающиеся вырвать свой клок власти. Воюющие женщины, солдаты ночных покоев, ранящие неглубоко, но постоянно. Маленькая жестокость, большая и неотвязная ложь – иллюзия женской красоты и любви… с женщинами ничего нет, кроме ночных забав и дневных боёв. А лучше бы – воевать лишь с врагами, услышь, Нут!

Я видел, как она разговаривает с Молнией. Все женщины, которых я оставил жить в Гнезде и которые считаются свитой моей жены, заискивают перед ней в глаза и смеются заглазно; маленькая Яблоня обращается к моей бесноватой воительнице как к ребёнку, с добротой и глубоким пониманием. Не хихикает, не ехидничает, не лебезит. Молния слушает её, услышь и ты, Нут!

День с раннего утра пошёл наперекосяк. Молния вздумала её обижать и с этой целью подняла стражу – иногда я весьма досадую, что её гранатовая кровь даёт ей кое-какие права. Да, я бы тут же сорвался бежать и защищать евнуха Яблони или её ручного мышонка – но она справилась сама, справилась, как старый дипломат, легко и никого не впутывая. Северяне хорошо учат своих женщин. Вероятно, овдовевшая северная государыня некоторое время может заниматься делами, опираясь на подрастающих сыновей и советников покойного мужа, а государыня, чей супруг покрыт гранатовым венцом, сама даёт дельные советы – со своей стороны, с тёмной стороны, где только странный и парадоксальный разум женщин, созданный волей Нут, разум, похожий на цепь озарений.

Я принимал гонца от государя аглийе – и было тяжело сосредоточиться на его словах. Я сам отправился вместе с патрулём облетать горы – лишь бы не оставаться в замке, по которому ходит Яблоня, и не наделать глупостей уже днём. Я возлагал большие надежды на вечер – а вечером, когда я вернулся из полёта, Керим сообщил мне о своих собственных планах.

– Я собираюсь разговаривать с Костром, – объявил он. – Если мой господин желает взглянуть, как страх полёта сгорает в Костре, так он и может посмотреть на это. Я почему говорю господину – потому что господин любит смотреть, как я говорю с Костром, если ещё не разлюбил.

Разумеется, я желал.

Керим с давних времён ходил у меня в любимых советниках. Когда я заключал последний договор с ханом нугирэк, он широким жестом предложил мне услуги любого из своих личных лекарей – лучших лекарей под звёздами, как известно. Я не стал никого тянуть силой; предложил им всем, а вызвался Керим, полукровка, которому всё-таки хотелось жить среди аглийе. Я ни разу не пожалел, что принял у него присягу.

Шесть раз я видел, как Солнечный Пёс приводил умирающего из-за реки. Трижды, не зная, как поступить, я просил через него совета у умерших предков – и каждый раз они советовали дельно. Воины рассказывали мне, что Керим останавливает кровь, хлещущую из разрезанной артерии, целуя горящий уголь, и что, держа тлеющий уголёк двумя пальцами, он может остановить взбесившуюся лошадь или атакующего барса. И вот теперь он собирался вернуть способность летать проклятому людьми бедолаге – я не мог пропустить такого удивительного дела.

До темноты я пытался отвлечься от сияния Яблони в моей душе всеми мыслимыми способами. Когда начало темнеть, мои бойцы, рабы и женщины, которым дозволено покидать свои покои, собрались во дворе между жилыми покоями и сторожевой башней – глядеть, как Керим разводит Костёр.

Днём, возвращаясь с обычного облёта окрестностей, друзья Керима вместе с ним собирали те дрова, которые нужны для его особого Костра. Деревяшки складывали перед воротами крепости высокой грудой. Я видел ветки горного можжевельника, чей дым пахнет как горькая память, сучья священной рябины, чьи ягоды – гранаты в ожерелье Нут; ещё там были разрубленные на части стволы сосны, которая источает смолу, вскипающую и вспыхивающую жарким бурливым пламенем, подобно неожиданной страсти. Всё это Керим складывал особым образом, что-то, по обыкновению, напевая себе под нос. Я неплохо понимаю язык нугирэк, но эти его мурлыканья никогда не понимал, как ни вслушивался: вероятно, Керим обращался к подвластным ему аманейе способом, понятным лишь им одним. Золотая бляха с чеканным изображением Солнца и Костра, подвешенная на кожаный ремешок, болталась на шее Керима, ярко блестя в наступающих сумерках.