Корона Витовта

Только акцент и выдавал в нем поляка. Было очевидно, что этот господин старался скрыть свою национальность. Иначе, зачем бы он сменил роскошный польский жупан на скромное немецкое платье? Чулки и башмаки на нем тоже были неброские, немецкие. Мужчина был еще не стар, лет около пятидесяти, но почти полностью лыс. Остатки волос по бокам головы были сбриты, так же как были сбриты усы и борода. Вероятно, и одеждой, и внешностью этот человек хотел сойти за немецкого бюргера. Но получалось у него это плохо. Благородное происхождение выдавали гордая осанка, надменный взгляд и даже форма черепа. Череп был правильным, с высоким лбом – украшение любого аристократа. Хотя, пожалуй, безупречные пропорции головы немного портила выпуклость на темени, похожая на шишку. Впрочем, при нужде этот недостаток легко было спрятать под шляпу, которую ее владелец положил на стол.

Максимилиан насторожился. Встревожил его не сам маскарад переодетого господина. Трактирщика беспокоили усы. Точнее, их отсутствие. Ветеран Ливонской кампании, он хорошо знал, что, если родовитый шляхтич позволил сбрить себе усы, значит, на то есть серьезные причины. И как бы эти причины не принесли беды в «Сломанную пику». Крейцер стал слушать внимательней.

Обращался поляк к немцу, и тот в ответ неопределенно пожал плечами.

– Кто ж его знает, сударь, сколько ждать? Надобно ждать, пока он не вернется с ночной…э-э… прогулки.

– С прогулки? Скажи лучше – с промысла, – хмуро отозвался шляхтич. – Ведь он наемник? Значит, наверняка, разбойничает по ночам. Нынче ландскнехты ваши – обыкновенные бандиты! – голос переодетого господина был недовольным. Он уже жалел, что связался с этим Краусом. Не внушал тот ему доверия.

– Именно так, ваша милость. Бандиты они – это верно, – подхватил чернобородый здоровяк с оттопыренными ушами, которого трактирщик принял за слугу поляка. Максимилиан оказался прав: чернобородый и в самом деле был слугой шляхтича. Но хотя поляком чернобородый не был, в отличие от господина, он жупан носил. На французском чернобородый изъяснялся лучше спутников. Расслышав его произношение, Крейцер сморщился точно от зубной боли.

«Швейцарец! – с негодованием сплюнул бывший ландскнехт, исподлобья рассматривая всю троицу. – Хороша компания! Бритый поляк, переодетый немцем; швейцарец, переодетый поляком и Самуэль Краус! Точно быть беде!»

– Бандиты они или солдаты, сударь, я думаю, это неважно, – возразил Краус. – Важно, что они – лучшие, а я нашел вам лучшего из них!

– Кого это ты называешь лучшими? – возмутился швейцарец. – Бандитов? А, может, ландскнехтов? Эти свиньи всегда были негодными солдатами и брали верх все больше числом своим. Уверен, и этот такой же, как и вся их немецкая сволочь. Зря только время теряем, ваша милость!

Саксонец и глазом не моргнул на оскорбление в адрес своей нации, шляхтич же недоверчиво глянул на слугу. Все-таки тот некогда был швейцарским наемником, а неприязнь к конкурентам-ландскнехтам у них в крови.

– Тогда зачем он мне нужен, если он так плох? – рассердился поляк.

– Этот-то точно хорош, – заверил Краус. – Кирхгольмским Львом прозвали его в Лифляндии!

Увлекшись беседой необычных посетителей, Максимилиан, сам того не замечая, шаг за шагом постепенно к ним приближался, стараясь не упустить ни слова. Услышав про «Кирхгольмского Льва», он неосторожно подошел совсем уж близко и был замечен немцем. При виде трактирщика, Краус тотчас же замолчал и приветливо ему улыбнулся, как старому знакомому. Крейцер на правах хозяина был вынужден обеспокоиться о комфорте гостей и спросить об их пожеланиях. Поляк и швейцарец заказали вина и мяса, саксонец – пиво и сыр. Максимилиан дал знак трактирному слуге, Гюнтеру, а сам отошел назад к стойке.

– Я говорю о Теодоре Крейцере, – чуть тише продолжил Самуэль Краус. – Его-то мы и ждем. Не слыхали о таком?

Шляхтич вопросительно глянул на немца, а швейцарец презрительно скривил губы.

– Он и прежде слыл отчаянным малым, – рассказывал саксонец, – но прославился на службе у короля Карла. Парень бился при Кирхгольме за шведов, против ваших, сударь, и бился с львиной отвагой. Отсюда и его прозвище. В той битве немецкому полку случилось схватиться с гусарами. Сказывают, что, когда все товарищи Теодора пали, он еще долго отбивался от этих крылатых дьяволов в одиночку и уложил их с добрый десяток!

Швейцарец, слушая это, продолжал презрительно усмехаться. Не поверил рассказу и поляк.

– Одолел десяток летучих гусаров? Один? «Пустая похвальба!» – уверенно сказал шляхтич. – Впрочем, – припомнил он, – то ведь были л и т о в с к и е гусары. А какие из них вояки? Так. Лоск один да перья. Польских бы ему не одолеть… – будучи уроженцем Мазовии, он ревниво оберегал честь и славу польского воинства.

– Этого я не знаю, – обиделся немец, видя, что ему не хотят верить. – Но плохи литовцы или нет, а наш полк положили весь.

– Не велика доблесть – положить немецкий полк, – не удержался от замечания швейцарец. – Ну, да я не о том. Если весь полк погиб, сам-то он как выжил?