Корона за холодное серебро

Порывшись в мешке, она выудила шерстяную рубашку и, вернувшись к мальчику, уселась рядом и принялась кромсать ткань охотничьим ножом. Уже бледный как труп, Пао старался не плакать.

– Отрезать хвост старой козе – черное дело, мальчик. Ты помнишь, что я обещала сделать, если еще раз поймаю тебя рядом с моим домом?

– Обещали, что… выбьете из меня всех демонов. – Даже полумертвый, мальчишка ухмыльнулся. В свете костра блеснула кровь на зубах. – Я ж ни при чем, мэм. Эт все ваш пес… он меня сюда притащил.

– Ну, тогда ладно, – сказала София, перекатывая мальчика еще чуть-чуть, чтобы осмотреть рану, прежде чем тампонировать ее. Вряд ли в этом был смысл, но парень все еще говорил; кто знает, может, и есть надежда. – Будет больно, но это нужно сделать. Потом я остановлю кровь, и ты снова будешь здоров, как сто коров, опомниться не успеешь.

– Меня тошнит, я… – Его слова перешли в захлебывающееся, давящееся рыдание. София оттянула мягкую корку, которая успела образоваться на ране, и скользнула указательным пальцем внутрь, проверяя, нет ли там наконечника стрелы или копья. Встретилось что-то острое и твердое, но она не поняла, отломок ли это оружия или кости, – слишком давно не ковырялась в человеческих телах. В любом случае одной на темном склоне горы с этим чем-то, так прочно засевшим внутри, ничего не поделать. Мальчик хватал ртом холодный воздух, всхлипывая, как угодивший на сушу сом; все его тело взмокло, и София вытащила палец.

Если он переживет ночь, то утром она промоет и прижжет рану, но сейчас лучше избавить парня от этого испытания. Скатав лоскут рубашки в турунду, София быстро затолкала ее в рану. Мальчишка нашел в себе достаточно воздуха, чтобы испустить при этом вопль, а потом намертво замолчал. Она крепко привязала остальные шерстяные полосы; мальчик задрожал, когда София приподняла его бедро, чтобы закрепить повязку на поясе. Затянув узел, она вгляделась в измученное лицо паренька – вдруг уже все, вдруг она ошиблась и убила его?

Но нет. Страдальческая гримаса еще перекашивала бледное лицо, однако неглубокое дыхание выравнивалось, почти неслышные стоны набирали силу, а тело расслаблялось. София встала, и скорость, с которой она забралась в горы после расправы над Хьорттом и поджога дома, отозвалась в ней волнами боли и ломоты. Демоны ада и духи небес, а левое колено здорово недовольно хозяйкой. Она хотела вымыть липкие ладони, но, понимая, что, скорее всего, они снова будут в крови еще до конца ночи, решила пока не тратить воду и протянула руки к притухшему костерку. Подсыхающая кровь темнела на пальцах, дрожавших до сих пор. Еще не так предстоит им трястись в грядущие ночи, когда зима прилетит на крыльях ветра, сжирающего все тепло.

– Я пить хочу, – позвал Пао куда громче, чем можно было ожидать.

Он свернулся калачиком, хотя подтягивание коленей к груди наверняка причиняло боль, и София принесла ему и мех с водой, и флягу с настойкой горечавки. Он больше закашлялся от глотка воды, чем от горькой выпивки.

– Эти солдаты… Они убили всех.

– Так я и поняла, – сказала София, сама прикладываясь к фляге.

Она оставила попытки предотвратить неизбежное и позволила себе вспомнить, как они с Лейбом собирали травы. Пока она выкапывала корни из кремнистой горной почвы, муж бездельничал и плел ей маленькие колючие венки из желтых цветов, украшая их редким багряным соцветием. Драгоценный самоцвет для ее диадемы. Запах земли и кореньев, ощущение холодных рук на спине, проскальзывающих под блузку, чтобы София взвизгнула. Она сделала еще глоток душистой настойки, вспомнила о перегонном кубе, выкипающем в хижине за деревенским общинным домом, и задумалась: вдруг имперские убийцы все еще поднимают тосты найденными бутылками с тем же самым зельем. Если пойти сейчас, то можно поспеть к рассвету, когда и часовые затеряются в зыбкой неопределенности между опьянением и похмельем…

Мальчик – Пао, сказала себе София, его имя Пао Пастушок, хотя она-то, бывало, называла шельмеца иначе, – снова начал плакать. Она заставила его глотнуть еще настойки, потом плотно закупорила флягу и мех и вернулась за своим боевым молотом. Раскрутила его так, что боек размером с кулак и острие в форме сосульки превратились в стальной вихрь, который привлек внимание мальчика и Мордолиза.

– Я… я умираю? – спросил мальчик.

Да.

– Нет. – София перестала вращать молот и поймала его другой рукой; знакомая боль от удара рукояти о ладонь заставила ее поморщиться. – Я ведьма, уж сколько раз ты меня так называл – пора и поверить! А горечавка – лекарство, согласен? Так что даже если бы я не владела темными искусствами, ты все равно уже пошел бы на поправку. Ты будешь жить, мальчик, ты выживешь, а потом догонишь и накажешь солдат, которые это с тобой сделали.

– Я боюсь, – сказал Пао, весь дрожа.