Коронация, или Последний из романов

– Да-да, пойдём, – шепнула она, крепко обхватив меня за локоть. – Я вся горю.

Рассудив, что на улице мне будет нетрудно избавиться от этой беспардонной особы, я направился к выходу, однако нимфа потянула меня в противоположном направлении.

– Нет же, дурачок. Не туда. Здесь внизу, в подвале, отличные кабинеты! Ты же обещал меня отделать так, что я надолго запомню…

Здесь моё терпение лопнуло.

– Сударь, позвольте руку, – сухо сказал я. – Я спешу.

– «Сударь?!» – ахнула нимфа, будто я обложил её площадной бранью. И пронзительно крикнула. – Господа! Он назвал меня «сударь»! Это не наш, господа!

Она брезгливо отшатнулась в сторону. Сбоку кто-то сказал:

– Я и смотрю, борода вроде как фальшивая!

Крепкий господин в голубой визитке дёрнул меня за неронову бороду, и она самым предательским образом скособочилась.

– Ну, мерзавец, гнусный шпион, ты за это ответишь! – нехорошо оскалился решительный господин, размахнулся, и я едва увернулся от его увесистого кулака.

– Руки прочь! – взревел Эндлунг, кидаясь к моему обидчику, и по всем правилам английского бокса сделал ему хук в челюсть.

От этого удара господин в голубой визитке опрокинулся на пол, но здесь уже к нам бросились со всех сторон.

– Господа, это «Блюстители»! – закричал кто-то. – Их тут целая шайка! Бей их!

На меня обрушились тумаки и пинки со всех сторон, от одного, пришедшегося в живот, перехватило дыхание. Я согнулся пополам, меня сбили с ног и уж не дали подняться.

Эндлунг, кажется, оказывал отчаянное сопротивление, но силы были слишком неравны. Вскоре мы уже стояли бок о бок, и каждого держал добрый десяток рук.

Повсюду были дышащие ненавистью лица.

– Это «Блюстители», квадраты! Свиньи! Опричники! Убить их, господа, как они наших!

На меня обрушились новые удары. Во рту стало солоно, зашатался зуб.

– В «Пытошную» их, пусть там сдохнут! – выкрикнул кто-то. – Чтоб другим неповадно было!

Это зловещее предложение пришлось остальным по вкусу.

Нас выволокли в коридор и потащили вниз по какой-то узкой лестнице. Я только уворачивался от пинков, зато Эндлунг ругался разными морскими словами и бился за каждую ступеньку. В конце концов нас пронесли на руках по тускло освещённому проходу без единого окна и швырнули в тёмную комнату. Я больно ударился спиной об пол, сзади захлопнулась железная дверь.

Когда глаза немного привыкли к мраку, я увидел в дальнем верхнем углу маленький серый прямоугольник. Держась за стену, приблизился. Это было окошко, но не дотянуться – высоко.

Повернувшись туда, куда, по моим расчётам, должны были бросить Эндлунга, я спросил:

– Они что, с ума посходили, эти господа? Какие ещё квадраты? Какие блюстители?

Невидимый в темноте лейтенант закряхтел, сплюнул.

– ……………….. – произнёс он с глубоким чувством слова, которых я повторять не буду. – Зуб с коронкой сломали. Квадраты – это все мужчины-негомосексуалисты, то есть в том числе и мы с вами. А «Блюстители», Зюкин, – это тайное общество, оберегающее честь династии и древних российских родов от позора и поношения. Неужто не слыхали? В позапрошлом году они заставили отравиться этого… ну как его… композитора… черт, фамилию не вспомню. За то, что оттапетил NN (Эндлунг назвал имя одного из молоденьких великих князей, которое я тем более повторять не стану). А в прошлом году кинули в Неву старого бугра Квитковского, ударявшего по юным правоведам. Вот за этих-то самых «Блюстителей» нас и приняли. Хорошо ещё, что на месте не растерзали. Стало быть, будем околевать в этом подвале от голода и жажды. Вот он, понедельничек, тринадцатое.

Лейтенант заворочался на полу, очевидно, устраиваясь поудобнее, и философски заметил:

– А нагасакский гадальщик напророчил мне смерть в морском сражении. Вот и верь после этого предсказаниям.

14 мая

Проснувшись, я едва смог распрямить члены. Спать на каменном полу, хоть бы даже и покрытом ковром, было жёстко и холодно. Накануне я долго не мог успокоиться. То принимался ходить вдоль стен, то пробовал ковырять галстучной заколкой в замке – до тех пор, пока не почувствовал, что мои силы на исходе. Лёг. Думал, не усну, и завидовал Эндлунгу, безмятежно похрапывавшему из темноты. Однако в конце концов сон сморил и меня. Не могу сказать, чтобы он был освежающим – очнулся я весь разбитый. А лейтенант по-прежнему сладко спал, подложив под голову локоть, и всё ему, толстокожему, было нипочём.