Коронация Зверя

Охранник, с удовольствием гакнув, крепко саданул мне в солнечное сплетение.

– Да и ты не Иисус Христос!

Последнюю фразу Сильвио я услышал уже из коридора.

В пыточной камере я почти сразу потерял сознание, вскоре после первых ударов. Свет вспыхнул и медленно погас, меня накрыла вязкая тьма. Я бесконечно опускался в эту тьму, падал и падал, как падает утопленник в океанскую толщу, в пустоту Марианской впадины, безо всякой надежды когда-нибудь достигнуть дна. По чернильному бархату скользили какие-то тени – то ли чудовищные рыбы, то ли отражения комет. В их сонных хвостах, как в венецианских шлейфах, мелкой россыпью вспыхивали блестки сапфиров, тускло мерцали кровавые рубины, таинственно сияли изумруды. Томные спирали этих лент завораживали – я подумал, что если это и есть смерть, то наши земные страхи явно преувеличены. Я подумал о ней, и она появилась. Без хищной ржавой косы и черного капюшона, в тени которого мерещится щербатый оскал. Но и без балаганной бутафории я сразу ее узнал.

Смерть выплыла из гробового мрака. Торжественная, как языческая царица, она направлялась прямо ко мне в окружении свиты фонарщиков. Глаза ее, нет, не глаза – темные очи, смотрели с ласковым спокойствием. Это спокойствие передалось и мне. Она плавно подняла руку, фонарщики вытянулись на цыпочках, готовясь задуть свои лампы.

– Погодите… – остановил их я. – А как же мой сын?

Смерть задержала взмах, подумала, потом согласно кивнула. Прикрыла глаза. Фонарщики опустили лампы, разочарованно выдохнули в сторону. И тут же магическая процессия начала растворяться, таять, тьма вздрогнула и стала мутнеть, точно небо в предрассветный час. Растаяли ленты и спирали, погасли сапфиры, все вокруг залила тягучая сизая муть. Откуда-то донесся звон бубенцов, звук становился резче и назойливей, он рос до тех пор, пока мой мозг не наполнился отчаянным звоном, а тело свирепой болью. Казалось, я весь состою из этой боли.

Чьи-то руки отодрали меня от липкого цементного пола и куда-то поволокли. Чавкнула дверь, грохнул железом замок. Затопали кованые подошвы. Эхо тугой болью отдалось в голове.

– Этого куда?

– В сорок седьмую.

– Так там уже один есть.

– Тащи, урод!

– Тащи, тащи… – недовольно пробормотал урод. – Начальников развелось… Чего таскать, один хер по утрянке всех к стенке поставят.

67

Меня пинком втолкнули в камеру, грохнула дверь, лязгнул засов. В углу, привалясь спиной к стене, сидел мой сын. Безвольно раскинув руки с обращенными к потолку ладонями и вытянув босые ноги, он, казалось, дремал. Его меловые ступни были самым светлым пятном в камере.

Мне удалось встать на карачки, мне было очень худо. Шатаясь, как раненый зверь, я дополз до него, осторожно тронул за ногу. Он устало поднял голову.

– А-а, отец… – приоткрыл он запекшийся рот.

Передние зубы были выбиты.

– Митя…

Я нашел его ладонь, сжал. У меня хватило сил, чтобы не завыть в голос. Не выпуская его руки, я сел рядом. С силой вдавив затылок в холодную побелку стены, закрыл глаза. Мне вдруг стало по-настоящему страшно. Ледяная жуть вползла в мое нутро, переполнила душу. Господи, что я могу?! Бессилие, беспомощность… Плевать на меня, черт со мной, но как же он? Мальчишка ведь, как же так, господи? Зловещее величие, да, конечно, очень впечатляет, но где же милосердие твое?

– Отец…

– Да, – не открывая глаз, отозвался я.

– Прости. Ты из-за меня…

– Ну, ты… – сдерживая дрожащие губы, пробормотал я. – Ты брось…

– Знаешь… – запнулся он. – Завтра утром…

– Чушь. – Я стиснул его ладонь. – Все это чушь, мой милый мальчик, поверь мне. Собачья чушь… Поверь.

Сонная лампа в потолке моргнула и погасла. Чернота скрыла грязные беленые стены и кованую дверь. Темнота казалась абсолютной. Время остановилось.

– Ты тут? – непринужденным шепотом спросил я.

Он тихо засмеялся, потом закашлялся.

– Хочешь, я расскажу тебе про твоего деда? – негромко предложил я. – Про моего отца… Я тебе не рассказывал, как он спас меня? Давно, миллион лет тому назад…

Мне показалось, нет, я был уверен, что он улыбается в темноте.

– Корабль назывался «Ливадия». Его черные трубы были выше маяка, выше портовых кранов. Корабль был огромен, как город. Рестораны и казино, кинотеатры, даже настоящая аллея с живыми розами и фонтаном, в котором плавали золотые китайские рыбки… Представляешь?

Я почувствовал, как сын кивнул.

– Отец был музыкантом, играл на саксофоне, играл, как бог. Правда-правда… Особенно в тот вечер. Он называл это «экстазом святой Терезы», знаешь, состояние, когда ангел тебя ведет…

Сквозь тьму камеры проступил тот вечер: блеск люстр, янтарные отражения в сияющем паркете – все ясно и четко, будто было вчера. В мельчайших деталях, вплоть до ванильного запаха свечей и тихого перезвона хрустальных бокалов, – как же такое возможно, ведь столько лет прошло? Отец с золотым саксофоном на краю сцены, чуткий, как струна, гордый, точно готовая взлететь птица. Фрачные танцоры, похожие на пингвинов, бледные спины их партнерш, плавные официанты в белоснежных перчатках с алыми бутонами в петлицах.

– А дальше? – Сын тронул мою руку.

– А дальше было вот что…