Коронка в пиках до валета. Каторга

– А ведь я вас подстрелить хочу… Разумеется, тот от Пищатовского в сторону:

– В кандалы его! Заковать! Пищатовский глядел, ничего не понимая:

– Чего это он?

Дело в том, что «подстрелить» на арестантском языке, значит – попросить милостыню.

Пищатовский и до сих пор дивится этому происшествию.

– Да он подумал, что ты его убить хочешь.

– Как же убить, коли я говорю «подстрелить»? Убить – это называется – пришить.

Пищатовского заковали в ручные и ножные кандалы и посадили в темный карцер. Тут с ним сделался припадок, и врачи объявили:

– Да как же его заковывать и в карцере держать? Ведь он эпилептик!

Пищатовского отправили в богадельню. О своих припадках он и говорить боится:

– Еще сделается!

По словам богадельщиков, никому спать не дает: по ночам вскакивает и ругается диким голосом.

Лицо у него доброе и несчастное. Язык весь искусан. Выражение лица такое, словно он боится, что вот-вот с ним что-то страшное случится. Подпускать его близко боятся: а вдруг!

– Он всех нас тут перебьет! – говорят старики.

– Чисто от чумы, от меня все бегут! – жаловался чуть не со слезами Мариан. – А ведь я смирный. Разве я кому что делаю? Я смирный.

Это всеобщее отчуждение, видимо, страшно тяготит и мучит несчастного Пищатовского.

Самые интересные из богадельщиков, или богодулов, как их зовут на Сахалине, конечно, клейменые.

Их уже мало. Это призрак страшной старины. Древняя история каторги. Когда еще клеймили: палач делал особым прибором на щеках и на лбу насечки: «К», «Т», «С», и затирал насеченные места черной краской.

– Сначала струп делался, а потом, как струп отваливался, буквы черные.

Из черных они от времени стали синими, и действительно страшно видеть эти буквы на лице человеческом. У некоторых вместо букв шрамы: вырезано или выжжено каленым железом.

– Зачем же это делали? Для бегов?

– Нет, для каких бегов? Все одно, увидят шрам на лбу да на щеках – значит, клейма были, вырезал. А так резали, аль-бо железом жгли, чтоб букв не было. Что ж это! Образа и подобия лишаешься! Друг на дружку глядеть было страшно. Чисто не люди.

История их всех удивительно однообразна.

Вот Казимир Крупов, 70-летний старик. Сослан был еще в николаевские времена, за убийство, на 10 лет. Пробыл на Каре 9 лет, не выдержал, бежал. Поймали, прибавили 15 лет срока.

Видя, что «все одно погибать приходится», – через 2 года снова бежал. Поймали – каторга без срока. Еще в 1892 году работал в руднике.

– Жизнь чисто нитка! – говорит он. – Никак не свяжешь.

Ты ее как связать хочешь, а она тебе рвется, а она тебе рвется.

Все мы тут на нитке живем.

Вот Дудкин Трофим, 67 лет от роду, 41 год в каторге. Еще из военных поселенцев Херсонской губернии. Был осужден на 15 лет каторги за грабеж и убийство. Пришел на Кару, не выдержал, бежал; поймали, прибавили еще 15 лет каторги. Еще бежал, еще 15 лет прибавили. 6 раз бегал – каторга без срока.

– Да она все одно бессрочна была. Сорок пять годов, – нешто тут срок есть?

Вот совсем развалина, Матвей Кирдейко, виленский мещанин, 83 года. На каторгу пришел еще в 1858 году. Осужден был на 12 лет за убийство и грабеж. Затем через 2–3 года бежал с Кары, получил «прибавку срока», еще бежал, еще прибавка. В конце концов без срока.

– А много ль раз бегал-то, дедушка?

– Разов пять, а может, и больше. Нешто теперь вспомнишь? Забыл я уже все. Из откеда я, и из каких. Знаю только, что бессрочный.

Вот Вральцев, 70-летний старик, из крестьян Саратовской губернии. Пришел на каторгу на 15 лет, а отбыл уже 30 и еще должен отбывать без срока. Тоже за побеги.

– Мяли больно шибко, я и бегал! – говорил он. – Теперича мять будет, в богадельню бросили. Да и мять-то больше нечего. Мят, мят, да и брошен.

И такова история всех. Осужден сравнительно на недолгий срок, но бежал, и «пошли плюсы». При входе в «номер» тюрьмы на Сахалине не редкость встретить на табличке арестантов:

– Такой-то, 6 л. + 10 + 15 + 15 + 20…

Есть каторжники, которым «сроку» более 90 лет и которые первоначально были осуждены на 6, на 8 лет, то есть за сравнительно не тягчайшие преступления. Мы тут очень точно отмериваем: 6, 7, 8 лет каторги. А там, среди невыносимых условий, люди бегут от ужаса и из краткосрочных каторжан превращаются в бессрочных. Такова история всех почти долгосрочных сахалинских каторжан.

Безногие, безрукие, калеки – это живая новейшая история каторги. История тяжелых, непосильных работ и наказаний.

Вот этот отморозил себе обе ноги в тайге, во время бегов, и ему их отняли. Этот таким же образом лишился рук.

– Как же так? Зимой в тайге?

– Ваше высокоблагородие, в тюрьмах житья не было.

Что там ни говори о страсти каторжан к побегам, но хороша должна быть жизнь, если люди бегут от нее зимою в тайгу.

Масса поморозившихся на работах, на вытаске бревен из тайги.

– Одежду нашу знаете. Какая это одежда? Нешто она греет?

Пошлют из тайги бревна таскать, и морозишься.

А потом – отнятые руки и ноги.

Много, наконец, нарочно себя изувечивших.

– Это у тебя что? Тоже отняли, поморозил ногу?

– Нет, это я сам. Валили дерево, я ногу и подставил. Раздробило, и отняли.

Или: