Коронованный лев

— Нам тогда, конечно, было не до суеверий и вообще не до чего после долгого перехода, так что мы остались в том месте на ночь. К вечеру пал густой холодный туман, все выстыло, будто в склепе. Мне не спалось в ту ночь, было неспокойно и все казалось — кто-то зовет меня неведомо куда. Даже не знаю зачем, я встал и вышел из палатки на свежий воздух. А там, оказалось, были люди — множество людей — и все шли мимо, абсолютно молчаливой толпой. Я хотел было спросить, что все это значит, но мой язык будто примерз к небу. Они шли — темные и непрозрачные как живые, но трава не пригибалась под ними. Моя палатка стояла на краю лагеря и мне были видны часовые, сидящие без движения и словно окаменевшие, погруженные в магический сон. Я был единственным живым в этом царстве призраков. Я понял это, и у меня волосы встали дыбом… Я сам был наполовину мертвецом. Они проходили мимо — и от них веяло страшным холодом. Фигура, похожая на женщину, укутанную с ног до головы в черный плащ, прошла совсем рядом. Не думаю, что под капюшоном было хоть что-то, кроме густой тьмы. Протяни я руку хоть на ладонь вперед, я мог бы притронуться к складкам ее плаща, но когда она проходила, меня сковал такой смертельный ужас, что я не мог пошевелиться. Говорят, что мертвецы не дышат. Так вот она — дышала, ее дыхание расходилось вокруг нее волнами могильного холода, ужасного и губительного. Это было дыхание самого мрака и ненависти ко всему живому. Я не видел ее глаз, но чувствовал ее взгляд как ледяной клинок в сердце. Если бы она дотронулась до меня, то просто погасила бы огонь моей жизни как зимний ветер — маленькую свечку. Я знал, она раздумывала, не сделать ли ей это, но все-таки, она прошла мимо. Она была не бледным привидением, я долго смотрел на нее, пока она не растворилась в тумане, плотный и молчаливый призрак зла, которое преследовало ее в жизни, быть может, и после смерти она не была похоронена по-христиански. И теперь вечно бродит по этим проклятым землям, ища чего-то или кого-то. Когда оцепенение прошло, я бросился в свою палатку и всю ночь просидел, не сомкнув глаз, с горящей лампой, как ребенок, боящийся темноты. А они до утра проходили мимо.

Рауль замолчал и потянулся к бутылке, и мы какое-то время молчали, будто мимо нас проходили толпы призраков. Земля стара, есть ли на ней место, где не лилась кровь, где не лежат забытые кости?

— Похоже на сон, — сказал я тем не менее. Мне не нравилось, куда зашли наши настроения.

Рауль яростно вскинул голову, но в глаза мне посмотрел спокойным ясным взглядом.

— Тогда вся жизнь только сон. Скажи мне — это сон?!

— Возможно, — сказал я не без вызова.

Рауль пожал плечами. Посмотрел на свой наполненный бокал и осторожно его отставил.

— Жутко, — промолвил Пуаре. — Лучше вспоминать то, где мы действительно могли что-то сделать и делали, то, что хорошо кончалось. Помните, как мы спасали Этьена де Фонтажа?

Огюст издал нетерпеливое восклицание:

— «Сводный артиллерийский расчет», как вас потом называли? Даже у нас потом смеялись над той частью, что вас упустила.

Мы с Готье рассмеялись, и Рауль тоже улыбнулся.

— По-своему жуткий случай, — посмеиваясь, сказал Готье, — но кончившийся все же хорошо.

Этьен был артиллерийским офицером, так же как Рауль, и одним из нашей банды — в то время к нам даже присоединился наш лентяй и почти что убежденный пацифист Готье, хотя с него еще прошлой войны хватило по горло.

— Кстати говоря, еще не слышал эту историю в присутствии всех ее участников, — намекнул Огюст.

— Дело было незадолго до Монконтура, — сказал Пуаре, вызвав тень, пробежавшую по лицу Огюста — мы-то при Монконтуре одержали победу и, соответственно, вспоминать об этом Огюсту было не радостно, но держался он молодцом.

— Этьен де Фонтаж был артиллерийским офицером, как и я, — перехватил Рауль, совершенно спокойным и уже дружелюбным тоном. Его брови еще хмурились, но просто задумчиво, похоже, кризис уже прошел. — Он выехал однажды, как обычно, производить расчеты на местности в опасной близости от противника, и попал в засаду. Один человек из его отряда, а было их всего четверо, сумел вернуться, сам Этьен угодил в плен, а прочие были убиты. У меня были основания полагать, что и Этьена убьют, в тот момент войну трудно было назвать рыцарской, разведку непременно назвали бы шпионажем, тогда все были здорово друг на друга злы. Ну а поскольку, так уж вышло, у меня были некоторые сведения, где он оказался — эта часть стояла немного в стороне от прочих ваших сил, — Рауль чуть поклонился Огюсту, — и в сущности, можно было бы отсечь ее целиком или сделать вылазку…

— Все-таки, шпионаж, — вставил Огюст.

Рауль пожал плечами.

— Как же совсем без него? Но когда я предложил совершить вылазку, мне категорически запретили вмешиваться, губить лишний раз людей или вообще показывать, что мы знаем слабость этой позиции. Значит, по-настоящему я действовать не мог, но мог сообщить то, что знал, друзьям.

— И сообщил… — сказал я.

— Тебе как раз первому, — усмехнулся Рауль. — Много бы я дал, чтобы еще раз увидеть у тебя такое же лицо.