Коронованный наемник (СИ)

Гулко ударила о косяк дверь, и Леголас остался в одиночестве, но так и продолжал стоять посреди своей кельи, ссутулясь и стиснув кулаки, словно до отказа сжатая пружина. Лишь четверть часа спустя он глубоко вздохнул и медленно осел на пол, вдруг лишившись сил. Низко опустил голову, охватывая ее ладонями, и снова замер. Внутри было пусто, сухо, темно и холодно, как в начисто выметенном погребе. И хотелось бы недоумевать и ужасаться, терзаться виной, силиться понять, как произошло это новое помрачение, стараться вспомнить, откуда вновь вынырнул изголодавшийся монстр, и почему в руке оказался кинжал. Но уже не получалось. Все эти правильные и логичные чувства отчего-то молчали, и только у самого горла стоял скользкий и тошный ком, а пустую и тяжелую голову затапливало ощущение чего-то, во что Леголасу не хотелось вглядываться и искать ему определение. Однако отвернуться тоже не удавалось, потому что гнусное это чувство было до грубости простым: он все помнил и все понимал. Если прежде приступы ярости подчас проходили, оставляя в голове гулкий вакуум, как после обморока, то сейчас все подробности этой ужасной сцены были для него ясны и четки, как резьба на рукояти того самого кинжала.

Отец сначала мягко и неторопливо рассказывал о новостях Лихолесья. О письме Элессара, уже месяц ожидающем Леголаса на камине, о жеребенке, вовсе не в сезон народившемся вдруг у одной из лучших племенных кобыл в королевской конюшне, о двух бочках вина многолетней выдержки, поднятых к зиме из глубоких погребных хранилищ, и прочих простых и милых сердцу материях, невольно отогревших принца до самых потаенных недр истосковавшейся по дому души. Он не раз хотел прервать отца. Остановить этот неспешный рассказ о навсегда утраченных им радостях, оживляющий уже почти подавленные, почти затоптанные желания и надежды. Но все слушал и слушал, упиваясь этой сладкой мукой и не умея совладать с собой.

А потом отец вдруг подался к нему и тихо сжал его ладонь теплой сильной рукой.

- Сынок, ты обманываешь себя. Ты не сможешь забыть Лихолесье. Утратив его, ты нигде не будешь счастлив. Тебя изнурит тоска по родине, а потом придет боль осознания, что ты добровольно пренебрег единственным шансом удержать все, что было тебе дорого. Гвадал – совсем иное дело. У него не было выбора… Моя вина, увы мне. Но у тебя выбор есть. Я бесконечно уважаю твою силу духа и безмерно благодарен за твое сыновнее почтение. Но сыновья не должны жертвовать собою ради отцов. Цепь времен неразрывна, и поколения – суть звенья этой цепи. Ты сам видишь, как легко твоя душа вновь устремилась к родному берегу, лишь заслышав о нем. Так не борись с собой, не терзай себя впустую. Доверься мне, и я…

… Леголас не дослушал. Именно в тот миг, в ту короткую секунду все и произошло. Что-то вдруг взорвалось внутри огнедышащим шквалом, в доли мига превращая владевшую им безмятежность в сокрушительное, необузданное исступление. Почему он, как олух, дал заговорить себя вкрадчивыми посулами? Почему поверил, что отец лишь ищет его общества после долгой разлуки? Да когда ж он поймет, слепой болван, что нельзя верить эльфам! Отец даже не пытался его понять. Даже не дал себе труда скрыть, что снова грубо им манипулирует, навязывая ему свою волю и решение. Леголас доверчиво растворялся в дорогих ему воспоминаниях, а они на поверку были лишь приманкой, приспособленной, чтоб сбить его с таким трудом избранной дороги. Хватит… Ему и так несколько месяцев на каждом шагу лгали. Им и так всю жизнь манипулировали, водя перед носом честью престола, долгом кронпринца и прочей блестящей мишурой… Решение еще не успело возникнуть в мозгу, как тело само решило все за своего хозяина. Кинжал сам порхнул в руку, готовый быстро и навсегда разрубить узел многовековой обиды… Разум смолчал, пристально и напряженно ожидая развязки, но и не думая вмешиваться. Душа же и вовсе замерла в предвкушении долгожданной расплаты и пьянящего предчувствия свободы…

…Леголас встряхнул головой, отгоняя от внутреннего взора недавнюю сцену. Да, это уже не было похоже на прежние помрачения, когда лихолесец не мог толком понять, что случилось в страшные скоротечные минуты ярости. Сейчас он понимал самого себя… или же не себя. Кого-то, кто, быть может, и не был им, но занимал полноправное место в его сущности и руководил им твердой и уверенной рукой. Орк больше не прятался, не бил исподтишка, не искал лазеек. Он поселился бок о бок с эльфом и умел совладать с ним куда быстрее, чем незадачливый захиревший Квенди успевал подумать о защите. Орк взял верх и более не собирался выпускать вожжи из когтистых рук.