Коронованный наемник (СИ)

Леголас медленно разомкнул глаза: над ним расплывчато угадывался бугристый каменный свод. Несколько секунд принц бессмысленно смотрел на розоватую рябь отблесков камина, пляшущую по потолку, а потом снова опустил веки. Он в своей келье в штабе Сармагата… Только какого Моргота он снова здесь делает? Память отчетливо хранила напряженно-решительный взгляд Камрин, хлопок двери и холод массивного ключа в руке, скучающие лица часовых, кланяющихся девушке и пропускающих его наружу, вьющиеся снежные хлопья, опьяняющий аромат зимнего леса… Дальше клубилась какая-то невнятная мешанина, но главное оставалось очевидным: побег не удался. Что же произошло? Кто помешал ему? Откуда это чувство, словно его проволокло через пороги ледяной горной реки от истока и до самого устья, и теперь на теле нет живого места от ушибов? И тут же сердце тяжело и гулко стукнуло в ребра. Ему что-то снилось в этом беспамятстве… Какой-то ужасный сон, где были развалины родного замка, сотни мертвых соплеменников в таком же мертвом лесу… В том сне он снова убил отца… Этот кошмар, бывало, снился ему и раньше, когда болезнь только вступала в свои права. И еще там был Сарн… Он просил друга уйти из этого ада за ним в прежнюю, утерянную Леголасом жизнь. Он настаивал, сердился, уговаривал, не желая понять, что Леголасу туда больше нельзя. И принца неистово злило это упорное непонимание, злило так, что лицо друга было до дрожи ненавистно ему, а руки сами собой сжимались в кулаки. А потом случилось что-то совсем невыносимое. Настолько чудовищное, что память отказывалась связывать клочки воспоминаний в целую картину. Что же это было? Грохот и пыль, будто мир рушится ко всем балрогам, под ногами колеблется земля, что-то с треском валится сверху. Холодная сильная рука, сжатая в ладони. И резкая боль от впивающихся в правое запястье когтей…

Это воспоминание было таким ясным и правдоподобным, что Леголас, будто наяву, ощутил отзвук этой боли. Поддавшись бессмысленному порыву, он, превозмогая вязкую слабость, оторвал правую руку от мехового пледа и медленно поднес к глазам… Дыхание сбилось, и сердце заколотилось где-то прямо в горле. Секунды шли, а он все так же неподвижно, неверяще смотрел на свою кисть. Не было больше ни кривых когтей, ни узловатых фаланг. Неяркий свет камина обрисовывал зыбким контуром прежнюю узкую, иссеченную тетивой ладонь, теперь украшенную еще и множеством свежих ссадин. Неряшливо обломанные ногти, легкий след содранного силой перстня на безымянном пальце. А гладкая и невредимая кожа запястья отчего-то горела дорожками острой боли. Так что же это было? Сон? Помрачение? Явь? Или судьба очередной раз глумится над ним, снова изобретя какой-то ловкий и бесчестный трюк? Но у Леголаса не было сил на сомнения. Пусть через минуту его ждало пробуждение, и будущее уже тянуло из рукава новый удар. Но сейчас он снова и снова поворачивал израненную руку перед глазами, рассматривая ее, словно диковинную драгоценность, и безрассудно позволяя себе на миг поверить: он снова эльф… Снова прежний Леголас, которого он готов уже был бестрепетно оставить позади, принимая бремя новой судьбы…

Осторожно, словно стеклянную, Леголас поднял вторую руку и соединил пальцы в почти молитвенном жесте, осязая горячую шероховатость огрубевшей кожи. И это ощущение было столь материальным и прозаическим, что последний флер нереальности исчез, властно и настойчиво убеждая эльфа в подлинности происходящего. Он хрипло и поверхностно задышал, чувствуя горячий ком в груди. Глаза защипало, пальцы онемели, и он знал, что это предел, последний порог его выдержки. И если сейчас это снова окажется мороком, иллюзией надежды, насмешкой помутненного сознания, то к Морготу этот гнусный и лживый мир. Всему есть предел: силе, стойкости, жизнелюбию. Если сейчас затуманенное непрошенными, глупыми, отчаянными слезами зрение прояснится, и его рука вновь ощетинится хищными крючьями, он без раздумий вонзит их себе в шею и доведет до конца то, что уже пытался сделать в каземате Йолафа, мечась в лужах зачарованной воды. Но секунды шли, ничего не меняя, и Леголас медленно приподнялся на локтях, все еще ощущая себя идущим по тончайшему льду, грозящему провалиться и увлечь его из этого мучительно-сладкого сна в холодную бездну действительности.

А мир все так же прочно стоял на прежнем месте, никуда не собираясь исчезать. В очаге уютно и обыденно потрескивали багровые угли, на столе в темноватом пятне пролитой воды стояла глиняная миска, и из нее выглядывал край полотна, каким промывают раны. В углу виднелись его собственные сапоги, заботливо вычищенные и оттого кажущиеся еще более потрепанными и неказистыми.