Коронованный наемник (СИ)

Десятнику хотелось поговорить с Рималлом, перед которым он все равно ощущал неловкость, но целитель уклонялся от любых разговоров, исчезая, словно тень, стоило Сарну появиться неподалеку. Однако тревожиться об этом десятнику было некогда, а потому выяснение отношений с Рималлом пришлось отложить. Сарна и без этого одолевал целый сонм забот. Погребение отложили до завтра, но раненным сегодня нужны были перевязки, корпия и еда. Нужно было осмотреть разрушенные дома – до сих пор неизвестно было, какое добро могло остаться под руинами.

Несчастье Леголаса гвоздем сидело в сердце, требуя действий. Каких? Этого Сарн пока не знал, а потому в ближайшем будущем это предстояло обдумать. Но сейчас имелись и более животрепещущие задачи. Десятник с нетерпением ждал прибытия гарнизона второго форта, гоня от себя мысль, что за прошедшие часы уже можно было покрыть несколько лиг меж двух укреплений. Хотя, конечно, у защитников форта Зеленой Пасти на руках должно было быть немало раненных. Но это разъяснится. Как насчет прочих вопросов?

Сегодняшний день обрушил на Сарна поток новостей, повергавших его в ошеломление. Почему, услышав о капитуляции второго форта, командир орочьей банды немедленно снял осаду, причем сделал это, словно выполняя заранее отданный приказ? Почему, говоря о беглецах из сожженной цитадели, он говорил об их приходе в форт у скал? Неужели отряд пресловутого Турга запросто дал гарнизону уйти? Но самым жгучим оставался третий вопрос, и вопрос этот не давал Сарну отдыха. Тугхаш… Таинственный Тугхаш, вот так запросто посвящаемый в планы орочьих командиров. Гонец, вхожий на поля боев, словно в собственную кухню. Стрелок, целившийся сегодня в Леголаса, при этом, не желая его убивать. Это был он. Сарну лишь стоило услышать его голос, пусть и заглушаемый грохотом боя. И хуже всего, всего невероятней было другое. В этот раз Сарн его узнал …

====== Глава 19. Гнедой и серый ======

Судорога скрутила тело, и Леголас мучительно изогнулся на полу, ударяясь затылком о холодные плиты. Раз… два… Новая судорога впилась в плоть жесткими пальцами, выворачивая, коверкая, выламывая каждый сустав. Эльф захрипел, бессознательно царапая щербатые кромки плит и обламывая когти. И снова…

Он уже не боролся с болью. Он не помнил, когда она настигла его. Мир отодвинулся куда-то за грань, откуда доносились голоса караульных, шаги и чей-то смех. Но его не было в этом обычном, суетливом мире. Он покачивался над пропастью, подвешенный на крюках этой беспощадной муки, как-то странно, отдельно от нее ощущая лишь затылок, ноющий от ударов об пол, да вкус крови во рту. Его никто не звал. Даже Хельга покинула его, распростертого на полу у окна, корчащегося от боли, отрывисто вдыхающего холодный воздух зимнего дня, что лился в полураскрытые ставни. Прежде он ждал облегчения своих мук. Он молился Лучезарной Элберет, он проклинал Хельгу. Но сейчас молитвы сами канули куда-то в бездну истязаемого разума, никаких желаний не осталось в выжженной страданиями душе, только одна мысль, сжавшись в комок, пряталась в уголке рассудка: он не хотел умирать. Только не так, не сейчас, не здесь…

А силы все быстрее покидали его, наливая тяжестью тело. Мышцы цепенели, кровь замедляла свой бег. Леголас разомкнул искусанные губы, медленно переводя дыхание. Ну вот… Он и прежде понимал, что это не будет длиться вечно. Боль уйдет, как уходила и прежде. Уйдет, оставляя за собой обессиленную, разбитую оболочку. Каждый мускул до отказа напитывается усталостью, как оброненная в грязь перчатка набухает водой. И каменные плиты пола кажутся мягкими, покорно принимая вес тела. Все…

Голова наполнилась мягким шелестом, словно осиновая роща, плещущая на ветру шелком первой листвы, потемнело в глазах. Спать… Спать, не вставая с холодных плит. Спать, упиваясь этой свинцовой тяжестью и отсутствием боли…

Жить. Он хочет жить, а не спать… Эта хилая мыслишка, та самая, последняя в глубинах гибнущего рассудка, неожиданно всплыла на поверхность, словно сорвавшись с якоря. Сон обещал отдых, но Леголас вдруг отчетливо понял, что, сомкнув сейчас глаза, уже не проснется. Нет, спать он не будет.

И с этой мыслью боль вернулась, словно жаждала наказать дерзкого, что набрался окаянства отвергнуть ее попытку примирения. Она вцепилась в горло, вгрызлась в каждый фибр, разрывая на части, лютуя, неистовствуя, как оголодавший с зимней спячки медведь. Эльф не мог уже хрипеть, он в агонии бился на полу, оставляя на камне влажные следы пота и крови, раздирая рукава об уголки плит. И пришел момент, когда Леголас осознал, что не выдержит больше, когда все тело словно готово было разлететься по полу россыпью пылающих углей. И в этот отчаянный миг боль прекратилась. Она ушла, не угасая, просто исчезла, как задутое порывом ветра пламя свечи. Эльф едва ли осознал это. Он провалился в забытье, не успев понять, что его страдания закончены.