Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

Не ясно, что у них было на уме: припугнуть или убить. Возможно, капитан приказал им одно, а они сделали другое. Возможно, они в точности выполнили приказ, а возможно, Оскару просто повезло. Трудно сказать. Знаю лишь, что били его в превосходной степени. Это была какая-то «Гибель богов»,[112] финал и громовые аккорды, избиение столь жестокое и безжалостное, что даже Кэмден, город-чемпион по мочилову, мог бы гордиться этими копами. (Так точно, сэр, если надо кому морду расквасить, нет ничего лучше фирменной рукоятки «пачмайер».) Он голосил, но они не прекращали наносить удары; он умолял, но это их не остановило; он вырубился, но они продолжали; приводили его в сознание, пиная по яйцам! Он пытался отползти в тростник, но они хватали его за шиворот! И этот кошмар был как собрания Ассоциации современного языка в восемь утра – бесконечным. Слушай, сказал Горилла Пачкун, что-то употел я с этим пареньком. В основном они били его по очереди, но иногда в четыре руки, и в такие моменты Оскар был уверен, что его бьют не двое, а трое мужчин, что копам помогал человек без лица, которого он видел у лавки с батарейками. Ближе к концу, когда жизнь начала вытекать из него, Оскар оказался лицом к лицу с абуэлой; Ла Инка сидела в кресле-качалке и, глянув на него, проворчала: что я тебе говорила об этих шлюхах? Не я ли говорила, что ты погибнешь из-за них?

А затем Пачкун поставил точку: обутый в тяжелые ботинки, он прыгнул на голову Оскара, но мгновением ранее Оскар мог бы поклясться, что с ними был третий человек, тот, что стоял поодаль за толстым стеблем; но разглядеть его лица Оскар не успел – для него наступило «спокойной ночи, милый принц», и он почувствовал, что опять летит вниз, падает прямиком на 18-й путь и ничего не может поделать, совсем ничего, чтобы остановить падение.

Клайвз всегда выручит

Он пролежал бы в безбрежном скрипучем тростнике всю оставшуюся ему жизнь – если бы не Клайвз. У таксиста-евангелиста нашлось достаточно смелости, смекалки и, да, доброты, чтобы осторожненько последовать за копами, и, когда они закончили, Клайвз, погасив фары, подобрался поближе к тому месту, откуда они отъехали. Фонарика у него не было; с полчаса он топтался средь тростника в кромешной тьме и уже подумывал прекратить поиски, чтобы вернуться утром. Но вдруг услышал, как кто-то поет. И хорошо поет, Клайвз, хорист в своей церкви, знал в этом толк. Он ринулся на голос, раздвинул последние стебли, и могучий ветер пробежал по тростнику, едва не сбив таксиста с ног, словно первый порыв урагана, словно вихрь, что поднимает ангел, взлетая, а затем так же быстро, как взвился, ветер стих, оставив по себе лишь запах горелой корицы, и буквально в двух шагах от Клайвза на помятом тростнике лежал Оскар. Он был без сознания, оба уха кровоточили, и казалось, от смерти его отделяет один щелчок пальцами. Как ни примеривался Клайвз, но дотащить Оскара до машины в одиночку ему было не под силу, поэтому он оставил его лежать – только держись! – и двинул на ближайшую сахароварню, где рекрутировал парочку гаитянских брасерос, рабочих-мигрантов, что отняло некоторое время, поскольку брасерос боялись самовольно уйти с сыроварни, за каковую провинность надсмотрщики могли бы их отдубасить не хуже, чем копы Оскара. В конце концов Клайвз уговорил их, и они помчались на место преступления. Какой здоровый, охнул один из брасерос. Большой банан, пошутил второй. Очень большой банан, сказал третий, и они уложили его на заднее сиденье. Как только дверца захлопнулась, Клайвз метнулся за руль и рванул прочь. Несся на предельной скорости во имя всего святого. Гаитянцы бросали камни ему вслед, ведь он обещал подбросить их до сахароварни.

Близкие контакты карибской степени

Оскар помнит, что ему приснился мангуст и они поболтали. Только это был не просто какой-то мангуст, но Мангуст.

Так что ты предпочтешь, больше или меньше, спросил он. И сперва Оскар едва не ответил «меньше». Он так устал, и он терпел столько боли – меньше! меньше! меньше! – но потом где-то в голове зашевелилось: семья. Он подумал о Лоле, о матери и Ла Инке. Вспомнил себя в детстве, когда он был настроен более оптимистично. Коробка для завтраков рядом с кроватью – первое, что он видел по утрам, открывая глаза. Планета обезьян.

– Больше, – прохрипел он.

– – –, – сказал Мангуст, и ветер отбросил Оскара назад во тьму.

Живой или мертвый

Сломанный нос, разбитая челюстная дуга, порванный седьмой черепной нерв, три зуба, выскочившие из десны, сотрясение мозга.

– Но он жив? – спросила мать.

– Да, – уступили врачи ее натиску.

– Помолимся, – сурово сказала Ла Инка. Схватила Бели́ за руки и опустила голову.

Если они и отметили сходство между прошлым и настоящим, обсуждать это они не стали.

Брифинг для спускающихся в ад

Без сознания он пробыл три дня.