Весной я переехал к нему. Всю зиму об этом размышлял. И под конец едва не передумал. Дожидался его под дверью в Демаресте, прождал целое утро, а в последний момент был готов дать деру, но услышал их голоса на лестнице: они перетаскивали вещи.
Не знаю, кто был сильнее удивлен, Оскар, Лола или я.
По версии Оскара, я поднял руку и произнес:
– Меллон, – отозвался он через секунду.
Осень после прыжка была темна (прочел я в его дневнике) – темна. Он по-прежнему обдумывал, как это сделать, но боялся. Сестры главным образом, но и себя тоже. И возможности чуда, и победительного лета. Читал, писал, смотрел телевизор с матерью. Если ты опять сотворишь какую глупость, предупредила мать, я покоя тебе не дам, живая или мертвая. Уж поверь.
Верю, сеньора, верю, якобы сказал он.
Он не мог спать и в конце концов начал брать машину матери для ночных прогулок. Каждый раз, трогаясь с места, он думал, что это его последняя поездка. Колесил повсюду. Заплутал в Кэмдене. Нашел место, где я вырос. Проехал через Нью-Брунсвик в час, когда люди вываливались из клубов, он смотрел на них, и желудок его горел огнем. Добрался даже до Уайлдвуда. В поисках кофейни, куда он явился спасать Лолу, но заведение закрылось. А на его месте не возникло ничего нового. Однажды подобрал голосовавшую девушку. Глубоко беременную. Она едва говорила по-английски. Нелегалка из Гватемалы с оспинами на щеке. Ей нужно было в Перт Амбой,[80] и Оскар, наш герой, сказал:
Он дал ей свой номер телефона со словами «а вдруг пригодится», но она так и не позвонила. Он не удивился.
Иногда он ездил так подолгу и так далеко, что реально засыпал за рулем. Только что он размышлял над своими персонажами – и вот он уже видит, будто наяву, в прекрасных дурманящих подробностях, как он мчится к своему пределу, но всякий раз включалась сирена.
Лола.
Нет ничего потешнее (написал он), чем сохранить себе жизнь, элементарно проснувшись.
2
Нет людей, без которых нельзя обойтись. Но Трухильо незаменим. Ибо Трухильо не человек. Он… космическая сила… Те, кто пытается уподобить его ординарным современникам, заблуждаются. Он принадлежит к… категории рожденных для
Конечно, я попробовала это повторить. Но вышло еще глупее, чем в прошлый раз. Через год и два месяца
– Но я не хочу уезжать! – протестовала я. – Хочу остаться здесь!
Но Ла Инка не слушала. Подняла руки с раскрытыми ладонями, мол, ничего нельзя поделать.
– Этого хочет твоя мать, этого хочу я, и так надо.
– А меня спросили?
– Прости,
Вот тебе жизнь как она есть. Раздобудешь себе сколько-нибудь счастья, и – бах! – его сметут в один миг, как паршивую соринку. По-моему, проклятья – чистая выдумка, их не существует. А зачем они, если есть жизнь? С нас и ее хватит.
Поступать как взрослая я еще не умела. Ушла из команды. Перестала ходить в школу и видеться с подружками, даже с Росио. Сказала Максу, что между нами все кончено. Вид у него был такой, будто я всадила ему пулю промеж глаз. Он пытался удержать меня, но я заорала на него, как орет моя мать, и он уронил руки, словно дух испустил. Я думала, что делаю ему одолжение. Не хотела ранить его сильнее, чем это было необходимо.
В те последние недели крыша у меня реально съехала. По той причине, наверное, что больше всего на свете мне хотелось исчезнуть и я пыталась это осуществить. В голове был полный бардак, иначе я, может, и не связалась бы с тем мужиком. С отцом моей одноклассницы. Он давно меня обхаживал, даже в присутствии дочери, и я ему позвонила. В Санто-Доминго вы можете твердо рассчитывать на одну вещь. Не на светофоры, не на закон.
На секс.
С этим подвоха не будет. Никогда.
Романтика меня не интересовала. В первое же наше «свидание» я согласилась поехать в мотель для парочек. Он был таким тщеславным политиком из Доминиканской партии свободы, ездил на огромном джипе с кондиционером. Когда я сняла трусы, он дико обрадовался. Счастье его длилось, пока я не попросила две тысячи долларов. Американских, уточнила я.
Как говорит