Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

Дальше он поступил так: выдул третью бутылку «Циско» и направился нетвердой походкой на вокзал Нью-Брунсвика. На вокзал с облупленным фасадом и длинным изогнутым полотном, взметнувшимся над рекой Раритан. Даже среди ночи пробраться внутрь станции было несложно, как и выйти на пути, что он конкретно и сделал. Поковылял к реке на пешеходный мост над 18-м маршрутом. Нью-Брунсвик медленно оседал под ним, пока он не поднялся в воздух на семьдесят семь футов. Ровно на семьдесят семь. Из его мутных воспоминаний о той ночи следует, что на мосту он простоял довольно долго. Смотрел на ручейки автомобильных огней внизу. Рецензировал свою дурацкую жизнь. Сожалея, что не родился в другом теле. Сокрушаясь о тех книгах, что уже не напишет. Возможно, это была попытка уговорить себя передумать. А потом в 4.12 вдалеке раздался свисток вашингтонского экспресса. К этому моменту он едва держался на ногах. Закрыл глаза (а может, и не закрывал), а когда открыл, рядом с ним стояло нечто, прямиком сошедшее со страниц Урсулы Ле Гуин.[79] Позже, рассказывая об этом существе, он назовет его Золотистым Мангустом, но даже он понимал, что насчет этой встречи ничего нельзя утверждать наверняка. Существо было очень бесстрастным и очень красивым. Светящийся золотом взгляд пронизывал тебя насквозь, но не порицание, не упрек застыл в этих глазах, а что-то куда более пугающее. Они смотрели друг на друга – существо, безмятежное, как буддист, и Оскар в полном изумлении, – и тут опять свисток; Оскар резко открыл глаза (или закрыл), и существо исчезло.

Чувак всю жизнь ждал чего-нибудь в этом роде. С детства мечтал поселиться в мире магии и тайны, но вместо того, чтобы разобраться с этим видением и выбрать другие пути, он всего лишь тряхнул своей огромной башкой. Поезд приближался, и, опасаясь, что мужество покинет его, он бросился вниз во тьму.

Он оставил мне записку, разумеется. (И по письму сестре, матери, Дженни.) Благодарил меня за все. Написал, что я могу забрать его книги, игры, фильмы, его особые десятигранные фишки. Он был счастлив иметь такого друга, как я. И подписался: твой компа нера, черный кореш, Оскар Вау.

Приземлись он на рельсы, как было задумано, свет для него потух бы навсегда. Но в пьяном недоумении он, должно быть, не рассчитал, либо, в чем стопудово уверена его мать, его уберегли силы небесные, потому что в итоге он рухнул между колеями. Что, в принципе, тоже сработало бы. Разделительные полосы на 18-м маршруте – бетонные гильотины – уделали бы его за милую душу. Превратив его внутренности в конфетти мрачноватых оттенков. Но на участке под мостом полоса между колеями была типа садовой, на которой кусты выращивают, и Оскар спикировал не на бетон, но на смоченную недавним дождем глину. И вместо того, чтобы очутиться в НФ-раю, – где каждому фанату причитаются пятьдесят восемь девственниц для ролевых игр – он очнулся в больнице со сломанными ногами, вывихнутым плечом и ощущением, будто… ну да, спрыгнул с моста, но в реку.

Понятно, я тоже примчался в больницу вместе с его матерью и дядей бандитского вида, который регулярно наведывался в туалет нюхнуть порошочка.

Увидев нас, как, думаете, этот идиот отреагировал? Отвернулся и заплакал.

Мать легонько похлопала его по здоровому плечу. Тебе слез не хватит, когда я до тебя доберусь.

На следующий день приехала Лола из Мадрида. Ее мать не дала мне шанса поздороваться с подругой, обрушившись на дочь со стандартным доминиканским приветствием. А, пожаловала наконец, теперь, когда твой брат умирает. Знай я, чего мне все это будет стоить, давно бы уже наложила на себя руки.

Игнорируя ее, игнорируя меня, Лола села у постели брата. Взяла его за руку.

– Мистер, – спросила она, – все хорошо?

Он покачал головой. Нет.

С тех пор много времени прошло, но, вспоминая о ней, я вижу ее в больнице в тот первый день; она приехала прямиком из аэропорта, темные круги под глазами, растрепанные волосы, как у греческой менады, и, однако, она нашла минуту, чтобы, прежде чем показаться нам, подкрасить губы и подвести глаза.

Я надеялся подзарядиться от нее здоровой энергией – даже в больнице искал, с кем бы перепихнуться, – но она бросила мне с презрительной яростью: почему ты не присмотрел за Оскаром? Почему?

Четыре дня спустя его отвезли домой. И я вернулся к своей жизни. Отправился к моей одинокой матери на Манхэттен в «Лондонскую террасу» с зубчатой крышей. Будь я ему настоящим другом, я бы, наверное, навещал его в Патерсоне каждую неделю, но я там не появлялся. Что вам сказать? Стояло лето, черт возьми, и у меня на примете была парочка новых девушек, а кроме того, я работал. Типа не хватало времени, но чего реально не хватало, так это ганас, рвения. Я звонил ему раз или два, но даже это давалось мне с трудом, потому что я боялся услышать от его матери или сестры, что он умер. Но нет, он уверял, что «возрождается». Суицидальные наклонности остались в прошлом. Он много писал, что было хорошим знаком. Я стану доминиканским Толкином, сказал он.