Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

До Сантьяго его довезли очень быстро (все прохожие, что попадались им на пути, старательно отворачивались от узнаваемого «шевроле») и еще быстрее домчали до Форталеса Сан-Луис, городской тюрьмы. Страх острым ножом ковырнул Абеляра в живот, когда их машина въехала в тюремные ворота. Вы уверены, что нам сюда? Абеляр был так напуган, что у него дрожал голос. Не беспокойтесь, доктор, сказал Номер Два, вы там, где вам положено быть. Поскольку до сих пор он не открывал рта, у Абеляра даже мелькала мысль, что он вообще не умеет говорить. Теперь в улыбке расплывался Номер Два, а Номер Один пристально смотрел в окно.

В каменных стенах тюрьмы вежливые офицеры сдали его на руки не столь вежливым охранникам; эти отобрали у Абеляра ботинки, бумажник, ремень, обручальное кольцо, завели в тесное душное служебное помещение и принялись заполнять бумаги. В комнате стоял запах немытых жоп. Тюремщики явно не собирались объяснять, в чем Абеляр провинился, не обращали внимания на его просьбы, а когда он повысил голос, жалуясь на плохое обращение, охранник, заполнявший формуляры на пишущей машинке, подался вперед и ударил его кулаком в лицо. Так обыденно, словно потянулся за сигаретой. Он носил перстень, изрядно порвавший Абеляру губу. Боль была столь внезапна, а оторопь столь велика, что Абеляр, зажимая пальцами рану, спросил почти рефлекторно: за что? Охранник двинул ему еще разок, проложив борозду у него на лбу. Так мы здесь отвечаем на вопросы, деловито сообщил охранник, выравнивая лист бумаги в машинке. Абеляр начал всхлипывать, кровь сочилась меж его пальцев. Охранник развеселился, позвал приятелей из других комнат. Гляньте-ка на него! На этого нытика!

Не успел Абеляр опомниться, как его втолкнули в камеру общего содержания, провонявшую малярийным потом и диареей и битком набитую удручающего вида представителями «криминального класса», как выразился бы Брока,[94] медицинское светило позапрошлого века. Далее охранники довели до сведения других заключенных, что Абеляр – гомосексуалист и коммунист. (Неправда! – протестовал Абеляр, но кто станет слушать коммуниста-гея?) На протяжении нескольких часов над Абеляром поизмывались всласть, лишив его большей части одежды. Наконец некий мужик бычьей наружности потребовал его нижнее белье, Абеляр швырнул ему исподнее, и громила натянул на себя его трусы. Сон муй комодос, очень удобные, доложил он приятелям. Абеляр был вынужден ютиться нагишом около параши; когда он пытался отползти на сухое место, заключенные орали на него – «твое место рядом с дерьмом, пидор», – так он и спал, среди мочи, фекалий и мух, и не раз просыпался ночью от того, что ему щекотали губы сухими какашками. Санитарию здешние сидельцы не шибко уважали. В придачу они отнимали у него еду, тощие тюремные порции, и так три дня кряду. На четвертый день однорукий вор-карманник сжалился над ним и Абеляр съел банан, не отвлекаясь ни на секунду; даже попробовал сжевать волокнистую кожуру, настолько он оголодал.

Бедный Абеляр. Лишь на пятый день кто-то во внешнем мире вспомнил о нем. Поздно вечером взвод охранников отволок его в маленькую, скудно освещенную камеру. Абеляра привязали, едва ли не заботливо, к столешнице. С того момента, как его схватили под руки, он непрерывно говорил. Это какое-то недоразумение прошу вас я происхожу из очень респектабельной семьи вам нужно связаться с моей женой и моими адвокатами они сумеют прояснить дело со мной обращаются безобразно просто ни в какие ворота ваш начальник должен выслушать мои жалобы я требую. Умолк он, когда заметил непонятный электроприбор, с которым в углу камеры возились охранники. В диком ужасе Абеляр уставился на это приспособление, а затем, поскольку страдал неутолимой жаждой все классифицировать, спросил: ради всего святого, как это называется?

Мы называем это «ступкой», ответил один из охранников.

Всю ночь они демонстрировали ему, как она работает.