Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

Когда первая, акклиматизационная, неделя на родной земле завершилась, когда родственники показали ему кучу достопримечательностей и он более-менее привык к зною, воплям петухов вместо будильника и обращению Уаскар (свое доминиканское имя он тоже успел позабыть); когда он отказался прислушиваться к шепотку, что носят в себе все мигранты со стажем, шепотку ты здесь чужой; когда он побывал примерно в пяти десятках клубов, где, поскольку не умел танцевать ни сальсу, ни меренгу, ни румбу, просто сидел и пил пиво, пока Лола с родственниками зажигала на танцполе; когда он сотню раз объяснил любопытным, что его с сестрой разлучили при рождении; когда он провел одно-два утра в тишине за сочинительством; когда раздал все деньги, предназначавшиеся на такси, попрошайкам, а потом вызванивал Педро Пабло, чтобы тот его забрал; когда он увидел, как босоногие, полураздетые семилетки дерутся из-за объедков, что он оставил на тарелке в уличном кафе; когда мать сводила всех в ресторан в старом городе, где официанты слегка косились на них (Берегись, мама, сказала Лола, а вдруг они принимают тебя за гаитянку. – Ла уника аитиана аки эрес ту, ми амор, единственная гаитянка здесь – это ты, любовь моя, парировала Бели́); когда скелетообразная старуха схватила его за руки и попросила пенни, а его сестра сказала: думаешь, это ужасно, но ты еще не видел рабочих на сахарных заводах, вот где ужас; когда он провел день в Бани́ (родном городке Ла Инки), сходил в дощатую уборную во дворе и вытер задницу вылущенным кукурузным початком – вот это и вправду весело, записал он в дневнике; когда немного попривык к сюрреалистичной карусели здешней столичной жизни – автобусы, копы, умопомрачительная нищета, «Данкин Донатс», попрошайки, гаитянцы, торгующие жареным арахисом на перекрестках, умопомрачительная нищета, чертовы туристы, загадившие пляжи, сериал «Чика да Сильва», в котором героиню раздевали каждые пять секунд и на который подсели Лола и женская половина его родни, вечерние прогулки по центральной Конде, умопомрачительная нищета, клубки переулков и ржавеющие цинковые хибары в «народных» кварталах, толпы «мелкой сошки», спешащей куда-то и обгонявшей его, если он останавливался, тощие охранники перед магазинами с не стреляющим оружием, музыка, похабные шутки на улицах, умопомрачительная нищета, такси, где тебя вжимают в дверцу еще четверо клиентов, музыка, новые автомобильные туннели, вырытые в бокситной земле, и дорожные знаки, запрещающие въезд на осликах в эти туннели; когда его свозили на пляжи Бока Чика и речные берега Виллы Мела и он съел столько чичарронес, шкварок, что его вырвало на обочине дороги – вот это, сказал его тио Рудольфо, и вправду весело; когда тио Карлос Мойя отругал его за то, что он долго пропадал невесть где; когда абуэла отругала его за то, что он долго пропадал невесть где; когда все родственники отругали его за то, что он долго пропадал невесть где, когда он опять увидел незабываемую красоту Сибао; когда он наслушался разных историй из прошлой жизни своей матери; когда он перестал изумляться количеству политагитации, которой пестрели стены домов, – ладронес, ворюги, заявила его мать, все до единого; когда к ним в гости зашел повредившийся в уме тио, которого пытали при режиме Балагуэра, и тут же затеял жаркий политический спор с Карлосом Мойя (после чего оба напились); когда он сгорел на пляже; когда он искупался в Карибском море; когда тио Рудольфо напоил его до бесчувствия мамахуаной с морепродуктами; когда он в первый раз увидел, как гаитянцев выталкивают из автобуса, потому что от них якобы «воняет»; когда ему чуть крышу не снесло – столько красавиц попадалось ему на каждом шагу; когда он помог матери установить два новых кондиционера и ему так сильно придавило палец, что под ногтем запеклась кровь; когда все подарки, что они привезли, были розданы кому следовало; когда Лола показала ему места, куда водил ее бойфренд, с которым она встречалась в юности; когда он увидел снимки Лолы в форме частной школы – высокая мучача с горестным взглядом; когда он принес цветы на могилу любимой служанки абуэлы, нянчившей его в раннем детстве; когда он переболел такой жестокой диареей, что у него пересыхало во рту перед каждым позывом; когда он осмотрел вместе с сестрой все набитые старьем столичные музеи; когда прекратил расстраиваться, если его называли гордо (или, еще хуже, «гринго»); когда он понял, что ему безумно завышают цену на все, что он хочет купить; когда он услышал, как Ла Инка почти каждое утро молится за него; когда он простудился, потому что абуэла врубила кондиционер в его комнате на полную мощность, – и тогда, после всего этого, он вдруг решил задержаться на Острове до конца лета в компании с матерью и дядей. Не возвращаться домой вместе с Лолой, как было условлено. Это решение выкристаллизовалось в нем однажды вечером, когда он смотрел на океан с набережной Малеконе. Что он забыл в Патерсоне? – хотелось ему знать. Летом занятий в школе не было, а все свои тетради он привез с собой. По-моему, это хорошая идея, сказала сестра. Тебе явно нужно подольше пожить на родине. А может, найдешь даже себе симпатичную индианку. Он чувствовал, что поступает правильно. Здесь он проветрит голову и сердце от мрака, клубившегося в нем последнее время. Мать, напротив, была не в восторге от этой идеи, но Ла Инка знаками велела ей помалкивать. Ихо, ты можешь остаться здесь на всю жизнь. (Хотя ему показалось странным, что Ла Инка тут же заставила его надеть нательный крестик.)