Короткая ночь долгой войны

В   летном мире считают так: если ты сбит воздушным противником в поединке, ты не боец, а лапоть. Позор тебе! Но если тебя скосила зенитка, это может быть и простой случайностью. Здесь твое боевое умение не ущемлено. Пуляла дура снарядами в небеса, а тебе не повезло: напоролся.

Стеганул Журавлева по бедру случайный осколок, кабину затянуло кровавым туманом, тело размякло. "Только бы не ослабли руки", - думал с боязнью комиссар. Они становились все тяжелее, они повисали на ручке управления, но, сливаясь с ней, не только не теряли силу, а сами делались как бы рулями самолета и посадили его на аэродром.

Навоевался... Да, пожалуй, и отлетался вчистую. Впрочем, как говорится, лучше нога босая, чем совсем без ноги... Четыре месяца спустя, выписанный из госпиталя, он осел в тыловом авиагарнизоне на должности "наземного комиссара" эскадрильи. Наземный комиссар... Одно название корежило Журавлева. Это ж какую совесть надо иметь! Летчики, штурманы, стрелки-радисты улетают на смерть, а он, с позволения сказать, комиссар, стоит на аэродроме и поднимает им дух. Мол, вперед, ребята! Не пожалеем жизни за Родину! Дадим жару оккупантам!

Возможно, другие могли так воевать, но Журавлев... У него свои счеты с фашистами. Еще острее, чем прежде, стало   беспокоить   его   нетерпенье   охотника, жаждущего открытой схватки. Он опять был полон жизни и чувствовал воскресшие в теле силы, но врачи... Эх!

Однажды он сказал комэску:

- Вот вы что ни день утюжите воздух вокруг Казбека, а я только и видел горушку, что на папиросной коробке...

Комэск, то ли по наивности, то ли снисходя к невезению летчика-комиссара, покачал сочувственно головой!

- Ладно, дам подержаться за ручку. Так и быть, отведи душу.

Конечно, не красоты белогривого Казбека прельщали Журавлева. Его руки, прикасавшиеся к рулям управления, охватывал трепет, а мысли были направлены неизменно в небо.

Забравшись в кабину тренировочного истребителя УТИ-4 и пристегнувшись ремнями, он ощутил радость человека, вернувшегося наконец в родной дом.   Комэска, сидевший   в задней кабине, после взлета отдал управление Журавлеву, а тот, истосковавшись по воздуху, выложил все, чем обладал.

На земле доброжелательность комэска точно ветром   смахнуло.   Покосился   на комиссара с хмурой подозрительностью, протянул ехидно:

- По-моему, с совестью у вас не того... А еще коммунист!

- Вы давайте себе отчет в своих словах, - покраснел от неожиданности Жу­равлев.

- Я-то даю, а вот как прикажете понимать ваше поведение? Летаете, как бог, а ошиваетесь в тылу, точно тупой недоученный курсант, придуриваетесь на земле.

- Послушайте, вы меня оскорбляете. Ведь меня зарезала медицина! Как летчика, как истребителя, понимаете? Мне закрыта дверь в небо. Напрочь! Чем стыдить, лучше помогите восстановить утраченные навыки: воздушный бой, стрельбу, бомбометание. Черта с два вы тогда увидите меня в своей конторе!

Комэск не имел права допускать забракованного врачебной комиссией к   полетам, но, чувствуя перед ним вину, позволил с условием: о подпольных тренировках не распространяться.

В запасном авиаполку имелись истребители старых марок, в том числе И-16, с которого Журавлев начинал свою летную жизнь, "Мигов" или "яков" и в помине   не было, их на фронте в боевых полках не хватало. Но не это мучило комиссара. Даже натренированного до автоматизма летчика с такими документами, как у него, в боевой   полк   не   пошлют, значит, все старания насмарку. Ну, нет! Надо не проситься в действующую армию, как делают все, а просто удрать на фронт или   при­думать   такое,   чтоб самого выгнали из ЗАПа. Только - что? Запить? Не годится. Позорно. А если махнуть в самоволку? Гм... Тоже не находка. Махнешь   ненадолго - только выговор схлопочешь, надолго - трибуналом пахнет. И все же, как говорится, голь на выдумки шустра.

Вернувшись как-то с пилотажа в зоне, куда летал, разумеется, инкогнито, он на высоте двадцати метров сделал тройную "бочку". Всего-навсего!

Командира ЗАПа чуть удар не хватил.

- Эт-то... эт-то... хулиганство! - вскричал он, заикаясь. - Какой там сумасшедший так летает?

Комэску деваться некуда, пришлось объяснять.

Вообще-то   Журавлев   не любит вспоминать неприятности, возникшие в связи с его пилотажным трюком. Не любит вспоминать, но и не раскаивается в содеянном. Жалеет только комэска, тот действительно пострадал, получил дисциплинарное взыскание, а Журавлева изгнали из ЗАПа прямехонько под Сталинград. Поистине верно сказано: дальше фронта не пошлют... Там он и стал летающим комиссаром боевого истребительного авиаполка ЛаГГ-3.

За аэродромом на левом берегу Волги выли собаки, повернув морду на запад, откуда ветер доносил дух свежей крови: там смрадно полыхали пожары и тысячи тысяч людей кончали свою жизнь.

Летая над Сталинградом, Журавлев - насколько глаз хватало - видел дымящиеся развалины, пепелища. Но эти пепелища и развалины жили. Жили особо: они стреляли. Поэтому и приказано сегодня комиссару опустить на врагов рой листовок, чтоб наконец одумались, перестали убивать и умирать сами.