Короткая ночь долгой войны

Дневная нагрузка оказалась все же солидной, без привычки к вечеру совсем раскис. Казалось, вывихнул все суставы и подсуставы, мне их кое-как вправили, а самого положили на нары отлеживаться. То на один бок повернусь, то на другой, все равно по телу будто муравьи бегают, жалят, но вида подавать нельзя, терплю. Однако пора ужинать. Прихожу в столовку позже всех, многие успели поесть - свободно. Играет патефон, пластинка с новой песней «Рыбачка Сонька как-то в мае...», у двери в одиночестве сидит Гвахария, ковыряет вилкой в сушеной, кое-как распаренной картошке. Понятно, человек в полку новый, в прошлом попал в беду, чувствует себя скованно, стесняется, оттого и держится на отшибе. Я как-то сразу почувствовал к нему расположение. На самом деле, разве мало нахалюг! Накуролесит, обгадится по уши, а затем с мокрым хвостом выдает себя в новой компании за безвинно пострадавшую непорочность. Многозначительными намеками, недоговорками создает себе ореол борца за справедливость или по меньшей мере - не понятую где-то, недооцененную кем-то личность.

А чтоб его поняли и оценили здесь, проныра непрестанно отирается перед глазами начальства, старается подпустить приятное уху его словцо, восторгнуться его мудростью и добротой, а посчастливится, так и посмешить-потешить, развеять печаль-заботы, отягощающие руководящую голову.

Никто на войне не ценится так высоко, как печник, парикмахер и анекдотчик. Без первого - замерзнешь в окопах, без второго - вши заедят, без третьего - скопытишься от тоски-кручины.

Но эти шутки известны всем, а моя речь о Гвахария. Останавливаюсь возле него, трогаю ногой табурет!

- Можно?

Гвахария удивленно выпрямляется, кивает головой.

- Как сегодня шашлык? - спрашиваю, присаживаясь.

- Шашлык? Какой, этот?

- Ага, этот самый, привезенный Колумбом в подарок королеве Изабелле, Клыки стачивать - самый раз! Второе место после наждачного камня занимает...

По глазам, лицу Гвахария вижу, как он обрадован, что с ним заговорили. Да, одиночество в толпе похуже, чем среди пустыни...

Официантка приносит мне ужин.

- Вас готовят в ведущие, - продолжаю разговор.

- Вай, какой я ведущий! Бомбить не умею, стрелять не умею, ме пуди солдат ("я плохой солдат" (груз.))

- Увы! Чтоб выжить, надо хорошо стрелять.

- Я в военном деле вири хар, по-грузински значит - осел. Летал на У-2, на презираемом всеми «кукурузнике». Порохом лишь на охоте забавлялся. Летал, правда, много, и по горам и по равнинам без прокладки маршрута, а на «иле» что? Выучил за неделю наддув, поддув, задув, форсаж... Видел, как вы летали сегодня... - развел руками Гвахария.

- Я лежал долго в госпитале, потерял частично навыки.

- Тем более! Я бы взял вас к себе в эскадрилью без колебаний.

Бросаю жевать жестяную картошку, спрашиваю с интересом:

- Какую, простите, вы имеете в виду эскадрилью?

- Отдельную эскадрилью связи, которой я командовал.

Вот это отмочил! У меня, как говорится, дыханье в зобу сперло. Швыряю вилку на стол, чеканю как можно ехиднее:

- Поздравляю! Вам крупно повезло, что эскадрилья ваша оказалась избавлена от моего присутствия. Я бы вам налетал...

Резко встаю, стряхиваю с гимнастерки крошки хлеба, надеваю пилотку. Собеседник мой враз сникает, сгибается над столом испуганно и растерянно. Я уже сожалею о глупой вспышке, готов сесть обратно, но не сажусь, хотя и думаю с участием, что отдельная эскадрилья- по сути, полк. Каково-то ее командиру пребывать в роли начинающего рядового, неопытного молодого-зеленого!

Ухожу в общежитие расстроенный, ложусь, чтобы с ходу уснуть покрепче, но не тут-то! Верчусь, как на иголках, корчит зверски вдоль и поперек, голова словно в чаду. А завтра полеты на полигон, нагрузка будет похлеще, чем нынче, а я не выспавшись. Какой из меня пилот?

Встаю, выхожу из помещения на воздух, возвращаюсь, опять ложусь, так и не смыкаю глаз до утра. Уж и не упомню более мучительной бессонницы.

Подхожу к цистерне с пресной водой, раздеваюсь до пояса и открываю кран. В течение ночи вода захолодела, растираюсь изо всех сил полотенцем, сгоняю с кожи полчища мурашек и натягиваю гимнастерку: к полетам и боям готов!

Гвахария, зовут его Вахтанг в честь некогда грозного царя Вахтанга по кличке «волчья голова», тоже ждет сегодня полигон. Прохожу на стоянку мимо его самолета номер двадцать семь, вижу - сидит в кабине насупленный, что-то крутит сосредоточенно на панели.

- Как дела? - приветствую громко.

- Проигрываю бомбометание с полуавтоматом.

- Ух ты! Желаю успеха! - А сам думаю: ну-ну! Хлебнешь ты с этим полуавтоматом...

Прошлым летом мы несколько раз пробовали в бою эту затею и плюнули на нее... Я, например, заявил: наша обязанность - точно бомбить, а как мы это делаем, никого не касается.

За недержание языка мне дали вздрючку и протянули в боевом листке за рутинерство, нарисовали: я сижу верхом на самолете, прицеливаюсь по носку собственного сапога. Очень смешно, однако самое смешное в том, что проверить исполнение грозного приказа совершенно невозможно, На самом деле, кто и каким образом может увидеть, что я делаю в кабине над целью? Вот то-то и оно...