Короткая ночь долгой войны

Капризная природа строго по курсу группы повесила одинокое облачко, словно обозначая   лежащую под ним цель. Дальше раскинулась режущая зеркальными блестками балтийская вода, окаймленная с юга бурыми берегами. Еще минута, другая   - и...   Журавлев зло   усмехнулся. Выражение лица его никто не видел, но если до этой минуты он заставлял себя смотреть туда-то и делать то-то, то теперь будто кожей стал видеть и чувствовать все вокруг.

Вспышки разрывов не просто окружили группу, они ее проглотили. Вот это был огонь! Надо же было немцам девать куда-то боеприпасы, их хватало для всех калибров еще на полгода. Вот и лупили, как оглашенные, словно решили выпустить весь запас по одной группе Журавлева. Но он все равно прорвался сквозь толстую стену огня и атаковал, как рассчитывал. Мать честная, что поднялось! Рев   форсированного двигателя, грохот пушек и пулеметов - это само собой, самолет сотрясался,   лязгал,   дергался   от   прожигающих   осколков - и подошло главное: он стремительно низвергался на врага, неся возмездие.

Вот оно, мгновенье, знакомое воем воинам, последний миг перед атакой, когда победы еще нет, но ее предчувствуешь, она почти в руках.

Журавлев не стрелял на авось, лишь бы пугать врага, он тщательно выцеливал под собой оранжево мерцавшие жерла орудий и, лишь зафиксировав их в перекрестии, жал на гашетку. И те, внизу, то ли убитые, то ли от страха, прекращали стрельбу, но Журавлев знал их повадки досконально. Выводя самолет из крутого пикирования, применил верный, отработанный до автоматизма маневр.

Левый боевой разворот... взгляд назад... Сосчитать своих времени нет, но вроде все на месте, вытягиваются друг за другом, вот-вот замкнется "вертушка".

Зенитный огонь резко спал. Неужто расчеты врага поймались на удочку? Вот здорово! Журавлев скомандовал по радио:

- Бомбы и все стволы - по основной цели!

С трехсот метров жирно перекрещенный на карте двор смотрелся отлично. Среди машин метались люди, огонь истребителей решетил, крошил черепичные крыши строений, красно-кирпичные стены курились багровыми дымками.

Журавлев сбросил бомбы, скользнул влево, тут же вправо, поставил самолет на крыло, посмотрел на землю. Во дворе рвались бомбы ведомых, пыль и дым накрыли цель. Лишь теперь зенитчики поняли, что произошло, дали раздирающий небо залп. Самолет комиссара содрогнулся, как от крепкого удара колуна, острый шип впился в ногу ведущего. "Ах, сволочи! Опять, как в первый день войны... И в то же место", - мелькнуло досадливо в голове. Тело вмиг охватило жаром, а из пробоины в фюзеляже прошлась по лицу острая ледяная струя. Напрягаясь, он приказал себе: "Не вздумай потерять сознание - земля рядом!" Внезапно впереди возник горящий самолет. Вращаясь в бешеном штопоре, пронесся мимо. Журавлев успел заметить: это его молодой ведомый. Крик вырвался из груди майора, в нем и боль, и жалость, и протест. До этого он не потерял ни одного напарника, ни одного доверенного его прикрытию штурмовика.

А до победы оставались считанные дни.

Может быть, к этому рассказу по принятым стандартам надлежит пристегнуть велеречивую информацию-концовку. Я этого делать не стану. Мы, друзья-ветераны, глубоко уважаем вашего комиссара и не позволим обижать его бодрячески-дешевыми комплиментами, дескать, "он и поныне бодр, полон сил... активно участвует в общественной жизни... проводит большую воспитательную работу с трудными подростками передает свой боевой опыт..." и т. д.

Ничем подобным он не занимается, ибо "не до жиру, быть бы живу...". И мы рады, что среди нас живет этот человек нелегкой судьбы, коммунист с более чем полустолетним стажем, отважный комиссар, бесстрашный воздушный боец.

РЫБАЧКА СОНЬКА

Крепко застряли мы на Тамани, почти полгода торчим в хуторе Трактовом, даже кладбище за околицей образовалось мало-помалу. А сколько боеприпасов израсходовали, горючего сожгли! А сколько хлеба да консервов слопали, сколько чаев выдули - страх! Длинная овраговина возле аэродрома засыпана порожними банками, склянками, коробками, они служат мне неподвижными мишенями. Расставлю ярусами и бахаю по ним из пистолетов. Пока валялся зиму в госпитале, «потерял форму», приходится восстанавливать. В левой руке - маузер, в правой ТТ, у ног - цинковая коробка с тысчонкой патронов. Нога еще побаливает, сижу на ящике. Надоест палить сидя, встаю или ложусь на живот и продолжаю упражняться.

Нынче пятое апреля, теплынь. На аэродроме тихо, летает лишь «спарка» - тренировочный «уил», да разведчики поднимаются изредка, шарят чего-то по западу Керченского полуострова. Чувствуется, впрочем, не только чувствуется - определенно известно, что со дня на день начнется в Крыму генеральное наступление. Полетные карты расчерчены маршрутами до южного берега, укрепленный район Севастополя сфотографирован сто раз, и изучен до крупицы, все ждут команду на штурмовку вражеских позиций, и только я продолжаю набивать руку в стрельбе из личного оружия.