Короткая ночь долгой войны

- Именно на бал, и именно к королю, - ответствовала она задиристо. - Через три дня праздник Октября, а нам никому ведь и голову не придет, что мы не только рабочая сила для подвески бомб, но еще и женщины! Молодые нежные женщины, - шевельнула Клавка могучими плечами. Я едва удержался, чтоб не расхохо­таться, а она продолжала, захлебываясь: - Лишь у одного командира полка оказалось доброе широкое сердце. Привез нас в райцентр прямо в парикмахерскую, пер­манент каждой, маникюр каждой и все остальное по женской части. И сам же заплатил за всех. Говорит, приедет в часть высшее командование, пусть полюбуется на вас. Вот, скажут, какие девушки в гвардейском полку! Так-то! А потом в военторг повел и всем к празднику по триста самых лучших конфет, трюфель называется. Хочешь попробовать, командир?

- У меня зубы болят от сладкого, - отказался я, задетый восхвалением кавалерских манер Лабутина. Чего греха таить, мне бы сроду в голову не пришло сооружать своей оружейнице прическу и прочий «марафет», да еще к тому ж угощать наилучшими конфетами. Не дорос я, видать, до таких тонкостей галантерейного обхождения...

Дня через два нам подкинули полтора десятка самолетов вместе с летчиками, начались тренировочные полеты. Я придирчиво следил за комэском Щербой и вынуж­ден был отметить: летает он хорошо и группы умеет водить на средних высотах, где легче ориентироваться. От аэродрома, однако, удаляется неохотно, держится начеку. И правильно, между прочим, делает: здесь, за Волгой, степь будь здоров! Тоже кишит «мессершмиттами».

Лабутин почти не летал, зато по радио наяривал - не соскучишься. Разносил всех почем зря, и было за что; на полигоне стреляли из ряда вон плохо. Лабутин психовал, вел летчиков, как поводырь слепых, до самой мишени, подсказывал, когда переходить в пикирование, когда открывать огонь. Подопечные выполняли его команды и... продолжали мазать. Штук пятнадцать списанных в утиль автомашин, установленных в ряд на полигоне и облитых мазутом, по-прежнему оставались нетронутыми.

Радиозалпы Лабутина еще гремели по предыдущему неудачнику, когда к полигону подлетел я. Лабутин с ходу принялся и меня наставлять, требуя, чтобы я повторял каждое его указание и отвечал, как уразумел его. Это задело меня. «Старика» учить азам? «Не морочь мне голову!» - чуть не выпалил я, но вовремя сдержался. Пусть себе болтает, не стану вообще отзываться. Захожу молчком, сбрасываю бомбы по меловому кругу и делаю разворот на стрельбу. Огонь открываю с минимальной высоты, как по настоящему противнику. Прочесываю огнем ряд машин, разворачиваюсь, смотрю - машины горят нормально. И бомбы положил неплохо, задели меловой круг. Что и требовалось. Только теперь, обратил внимание на голос Лабутина:

- Майор Щерба, у этого вашего эстета все дома? Вы видите, что он откалывает?

- Неплохо поразил мишень, товарищ командир.

- Порази-и-ил!.. А дисциплина? С какой высоты стреляет? И почему не работает со мной по радио?

И опять мембраны в моих наушниках завибрировали.

-   Если слышите меня, помахайте крыльями! Помахайте, говорю вам, крыльями!

- Короткая пауза и уже спокойно-презрительным тоном: - Этот ваш эстет только в землянке мастер болты болтать, а в воздухе - фю-ю-юйть!

После посадки меня вызывают на КП, где собрался летный состав. Приняв рапорт о выполнении задания на полигоне, Лабутин посмотрел на меня многозначительно, сказал, подчеркивая:

- Вы гораздо раньше находитесь в полку, чем я, но это не дает вам права нарушать дисциплину, стрелять, едва не касаясь винтом земли, и полностью игнорировать радиосвязь, не выполнять приказаний своего командира.

На последних словах Лабутин сделал нажим и обвел взглядом присутствующих, как бы приглашая разделить его возмущение.

- Что получается? - продолжал он, наращивая силу голоса. - Я без конца вызываю его по рации, требую помахать крыльями, а он хоть бы хны! А если б такое в боевой обстановке?

- Я слышал все хорошо, - говорю, - слышал также и ваши сомнения в моих умственных данных, и требование махать крыльями, - сделал я тоже нажим на последних словах.

- Так почему не махали?! - взвился Лабутин еще пуще.

- Увы! Нет такого агрегата на самолете, чтоб махал крыльями. Если б вы приказали «покачай с крыла на крыло», я бы тут же выполнил.

В короткой тишине вдруг прыснул смех. Одни посмотрели на меня, другие - в рот командиру в ожидании дальнейшей проработки. Лабутин явно растерялся, густо покраснел, но тут же быстро нашелся, сориентировавшись в ситуации. Кисло улыбнулся, проворчал:

- Ишь, ты... Совсем пораспускались.... Позволяют себе подтрунивать над командиром. Ну-ну! Если б вы еще и стреляли в пуп земли, не до острот было б вам сейчас... Кстати, почему так низко открываете огонь?

- Считаю: лучше своим брюхом - их, чем на своем брюхе - перед ними... После   разбора   полетов мой сосед по нарам младший лейтенант Слава Муханов сказал укоризненно:

- Слушай, эстет, но дури. Ты рискуешь нажить себе нешутейного... гм... друга. Хоть Лабутин мужик как будто нашенский, но это не объект для розыгрыша. Он тебя быстро прищучит.