Короткая ночь (СИ)

Он отчетливо помнил все, что произошло накануне. Леся, Лесечка… Испуганные глаза, хрупкие запястья, трогательная беспомощность, с которой она пыталась от него защититься… Два кулачка, упертые ему в грудь… Как же она противилась, как отбивалась изо всех своих слабых силенок! Как трепетала под тонкой кожей венка у нее на шее, когда он беспощадно терзал ее губами, как часто билось сердечко в тонкие ребрышки… Бедная девочка! Теперь, наверное, все тело у нее в синяках…

Горюнец крепко зажмурился, затем встряхнул головой. Нет, это не он был вчера в бурьяне у Луцукова тына… Не может быть, чтобы это был он!..

Тяжело ступая, он вернулся в хату. Рука его привычно потянулась к лежавшей на лавке дзяге — и замерла на полпути. Не смог он коснуться заговоренного пояса, вытканного чистой девичьей рукой, отороченного белоснежным пухом священного лебедя. Тяжело вздохнув, он повязался первой попавшейся под руку витой опояской и вышел доить корову.

Когда он шел через двор с полным подойником, его чуть не сбил с ног Вася, единым духом перелетевший через перелаз. Молоко плеснуло через край, и Василь широко раскрытыми невидящими глазами уставился на темную россыпь молочных брызг, мгновенно впитавшихся в дворовую пыль. Лицо его было бледно, руки дрожали.

— Яська, нет? Ведь нет, правда?.. — повторял он срывающимся голосом.

— Что — нет? — хмуро спросил Горюнец.

— Что ты Алену… У плетня, ночью… Брешут ведь, як Бога кахам, брешут… Не мог ты такого учинить…

— Мог, — резко перебил его Горюнец. — М о г!

Василь пошатнулся. Лицо его стало совсем серым, как суровое полотно.

— Не может этого быть! — прошептал он упавшим голосом. — Не могу поверить…

— Я и сам до сих пор не верю, — вздохнул Горюнец. — Да только кому с того легче?

— Так значит… Значит и в самом деле… — ахнул Василек. — Как же мне поверить-то? Как же так, Ясю? Я вот давеча Артемку встретил — слышать он про тебя не может, плюется… «Слыхал, говорит, что дружок-то твой разлюбезный сотворил?.. Чуяло мое сердце, что этим кончится, уж давно у него глазенки-то бегали!» А я ему: «Врешь! Не было того… Не могло быть!» А он мне: «Поди да сам спроси, коли мне не веришь! У тетки Тэкли, у Савла, у нее самой наконец! На девке места живого не осталось, так разделал ее вражина этот…Видел ее нынче, как в поле шла — все платком куталась да очи отводила…» Да я вот не пошел до Галичей, к тебе сперва завернул. Так значит, и в самом деле ты ее…

— Нет, — ответил Горюнец уже спокойнее. — До беды не довел, если ты про это речь ведешь. Но — мог!

Василь снова застыл в изумлении, затем облегченно перевел дыхание.

— Фу-у, Яська! Нешто можно так людей пугать? Я же знал, я сердцем чуял… Ну, теперь я им всем в лицо выскажу — и Артемке, и Горбылям этим поганым… И ей… и ей все скажу…Пусть знает, что ты не повинен…

Как ни тошно было Янке, от этих слов он едва не рассмеялся.

— Чудной ты, Васька! — хмыкнул он. — Уж кому, как не ей, про то знать. Не ходи к ней, Васю, — добавил он тихо.

— Отчего же? — спросил тот.

— Постыл я ей теперь. Она, верно, и знать меня теперь не захочет.

— Захочет! — перебил Василь. — Вот оправится трошки, дух переведет — и все само собой уладится, вот увидишь!

Горюнец в ответ лишь безнадежно покачал головой.

— Митранька мой что бы сказал? — вздохнул он, еще больше помрачнев.

— Митранька-то? — удивился Василь. — А что ему сказать? Ты же ничего худого не сделал, за что же ему тебя казнить? И опять же: далеко он был, ничего худого про тебя не слыхал, что тут по селу брехали… Стало быть, легче ему понять, что ты ни в чем не повинен.

— Эх, Васю, что бы я без тебя делал! Ну, пойдем, что ли, в хату?

Милый, наивный, преданный Вася! Он, как всегда, верил в то, во что хотел верить, а на все остальное убежденно закрывал глаза. Но если бы он знал, как тяжела для друга его святая вера, от которой еще чернее кажется неискупимая вина…

В сенях им в ноги мягко толкнулась Мурка, потерлась атласным бочком. Ее подросший котенок подбежал следом на тонких высоких лапках, дружелюбно помахивая хвостиком.

— И все же, Васю, — спохватился Янка, наливая в кошачью миску молока, — как же они узнали? Когда успели? Нас же и не видел никто, туман ведь какой был… А нынче я еще головы поднять не успел, а на селе уж знают… Откуда, Боже правый, откуда?

После залитого солнцем двора хата казалась полутемной, и в этом полумраке в его глазах замерцал синий огонь и тут же погас.

— Эх, Васю! Она же теперь, верно, думает, что это я по селу хвастал… А уж Михал-то как рад будет, такого ей про меня пораспишет…

— Михал последним будет, кому она поверит, — ответил Вася. — Что бы ты ни учинил, а Михал ей оттого милее не станет. Она вернется, Ясю, — добавил он тише, глядя на безмятежно-мягкие завитки на шее друга, что так не вязались с его суровым лицом, опаленным горем и тяжкой, неискупимой виной. — Вот увидишь. И я тебя не покину.