Короткая ночь (СИ)

С Настей она простилась сдержанно. Нет, она нисколько не сердилась на нее, просто не могла еще принять Настиной правды, и оттого ей вдруг стало неуютно рядом с этой женщиной.

От Насти она не сразу пошла домой, а вздумала отчего-то прогуляться сперва перелеском, а после — берегом реки, задержавшись ненадолго на своей любимой Елениной отмели.

Она шла вдоль кромки воды, ступая босыми ногами по влажному и плотному речному песку, на котором набегавшие волны оставили причудливый волнистый узор. Ветерок набегал с реки, шелестел в прибрежных кустах, трепал уголок ее темной будничной паневы. Зяблики еще пели, рассыпаясь в кустах звонкой искристой дробью, а она слушала их с каким-то смиренным безразличием, лишь отмечая с мимолетной грустью, как потускнел мир за эти дни: и небо уже не синее, а выцветшее, блеклое, и в птичьих песнях нет для нее прежней радости, и свежая зелень раннего лета стала отчего-то уныло-серой и словно подернутой какой-то неясной дымкой, словно мир для нее таял в сером тумане, растворялся в небытие…

Проходя по Елениной отмели, она вдруг заметила какую-то смутную неправильность: что-то было непривычно глазу, не так, как всегда. Леся пригляделась получше. Ах, вот оно что: среди тонких веточек ее маленькой березки вдруг вспыхнул жаром на солнце какой-то яркий предмет.

«Нешто и впрямь золото? — подумалось ей. — Вот чудеса! Откуда?»

По-прежнему безразлично поднялась она на знакомый невысокий обрыв и через несколько шагов оказалась возле деревца.

И впрямь чудеса! Нет не золото это — янтарь. На тонкой развилке повисла низка крупных янтарных бус, да притом как раз таких, о каких она давно мечтала: светлых, как липовый мед, в причудливом узоре тонких прожилок — загляденье! Как будто особо для нее выбирали, надо же!

И тут минутная ее радость внезапно померкла, когда поняла она, что это и в самом деле оставлено для нее, и кем именно оставлено. Она невольно отпрянула прочь, как будто вместо безобидной янтарной низки вилась, шипя, меж ветвей ядовитая гадюка. Чего он ждал, о чем думал? Что она, позабыв обо всем, кинется на красивые камушки? Да за кого он ее принимает, за потаскуху дешевую? Нет уж!

Она сердито сдернула бусы с ветки; размахнулась, готовая кинуть в воду — и замерла, увидев, как заиграло солнце на их гладкой шлифованной поверхности.

Какая все же красота! И как к лицу они ей будут, как загорятся на смуглой шее жарким огнем! Даже у панны Каролины таких не найдется — то-то можно будет ей нос натянуть!

А Янка… Ну и что же, что Янка? Откуда он мог знать, что она придет на отмель, он же сам запретил ей сюда приходить. Мало ли кто пришел и забрал — янтарь красивый и, верно, недешево стоит, такой на ветке долго не зависится.

И тут она заметила еще кое-что: ее побелевшая на солнце ленточка, что еще несколько дней назад обвивала тонкий ствол деревца, теперь куда-то исчезла, а там, где она была прежде, виднелся на зажившей коре тонкий шрам — след давнего перелома.

Так вот, значит, как! Он, выходит, и не ждал ничего, Янка-то… Просто пришел на отмель, на столь любимое ею место, где все исхожено ее ногами. Бусы купил ей в подарок, да вот подарить не успел: как теперь подаришь? Снял с березки истрепанную белую ленточку — ту, что когда-то принадлежала ей, перевивала ее темную косу, а взамен оставил злополучный янтарь: пусть берет, кто хочет! А может, березка в тот миг показалась ему Лесей, ведь Лесина же на ней лента повязана! И надел он свой подарок на развилку деревца, словно Лесе на шею, коли уж нельзя надеть на живую…

И жаль ей стало янтарных бус, как жаль было круглого зеркальца, оправленного в тополь. Но как их взять? Все равно ведь носить не сможет. А в воду бросить — Янка еще решить, что взяла-таки, да не надевает…

Леся еще мгновение задумчиво полюбовалась янтарем, потом быстро намотала низку на руку, словно браслет. Затем опустила просторный рукав, застегнула пуговку у запястья. Придирчиво оглядела руку — как будто ничего не заметно. Она уже приняла решение: янтарь нужно вернуть хозяину, причем вернуть так, чтобы с самим хозяином при этом не встретиться. И еще: Горюнцова хата стоит немного на отшибе, случайно мимо нее никак не пройдешь, а если кто увидит ее возле той хаты или даже просто на пути к ней… В потемках она и носа за порог не высунет, ее теперь и на аркане не вытащишь в такую пору! Остается одно: встать завтра пораньше, до рассвета, и отнести. А сейчас — хочешь не хочешь — янтарь придется нести домой. Ничего, положит пока в шкатулку, к другим своим прикрасам. До утра никто не заметит: Тэкля в ту шкатулку сто лет не заглядывала, а Ганулька пуглива, пальцем к ней не притронется, хотя Леся не раз уже ей говорила, чтобы не стеснялась, можно брать и надевать, что понравится. А уж к утру в хате того янтаря и не будет…