Короткая ночь (СИ)

Когда Василь нагнал их у околицы, он выглядел как-то подозрительно встрепанным и запыхавшимся, словно нарочно догонял. И предлог выдумал уж больно неуклюжий, явно на ходу сочинил. Хотя, казалось бы, зачем ему было идти непременно вместе с Галичами? Совершенно незачем. Нет, все это очень и очень странно…

Может, влюбился? — мелькнула у нее сумасшедшая мысль. Да нет, едва ли. Она, как-никак, знала Ваську и знала, как не похожа она на тех девушек, что ему обычно нравились. Ей вспомнилась кокетливая, искрометная Ульянка с ее звонким смехом и задорной улыбкой. На танцах она никогда не оставалась одна, хлопцы стояли в очередь, чтобы пригласить Ульянку на танец. Да, было с чего тревожиться Васе!

А Василь не любил темных глаз, его пугал тот колдовской огонь, что вспыхивал порою в Лесиных туманных очах. Спору нет, он всегда относился к ней по-дружески, но и только. Да и то, наверное, больше ради Янки, век бы о нем не помнить! Но в любом случае, Леся как девушка его никогда не привлекала. Он даже танцевать ее приглашал лишь по Улькиной указке.

Да и теперь — она это видела — Васе было как будто неловко идти с нею рядом. Но это была не та неловкость влюбленного мальчика, какой страдал бедный Хведька. Нет, Васина скованность скорее была сродни той, какую испытывает человек, надевший не свое платье или примеривший чужую личину. По пути он все больше молчал, упрямо потупившись, и даже словоохотливому Юстину никак не удавалось его разговорить.

Сама Леся тоже смущалась, все настойчивее теребя край паневы, играя кистями широкой дзяги.

Меж тем невдалеке уже показались плотные нагромождения жидовских хат и над ними — широкий купол приземистой синагоги. И тут Вася наконец решил подать голос:

— Ой, а обойти никак нельзя? Чтобы мимо Хавы нам не ходить.

Ох уж эта Хава! Со всеми своими бедами и тревогами юная длымчанка совсем позабыла об этой единственной ложке дегтя во всем местечке.

Хава была необъятных размеров пожилой еврейкой, которая всегда, когда бы они сюда не пришли, восседала на одном и том же месте — на скамье у ворот своего дома — и неизменно лениво лузгала одни и те же подсолнушки, чья шелуха постоянно прилипала к ее оттопыренной толстой губе. Иногда она собирала вокруг себя целую стаю окормленных зобастых голубей, прикармливая их семечками. Но самым неприятным в ней было то, что она всегда пребывала в дурном расположении духа и терпеть не могла не только длымчан, а вообще всех не местных, искренне считая, что нечего всяким чужим туда-сюда шастать.

К сожалению, лавка Соломона помещалась на той же улице, что и жилище Хавы, их разделяло всего два дома, так что пройти к Соломону, не попавшись при этом на глаза толстухе, было просто невозможно. Речь могла идти лишь о том, чтобы не ходить м и м о нее. А не то она начинала ругаться отвратительно шамкающим голосом и, что было уж совсем худо, швырять в проходивших мимо горстям твердых мелких камешков. Где она их брала — для всех осталось неразгаданной тайной; должно быть извлекала из своей необъятной пазухи. Надо сказать, швырялась она исключительно в молодых женщин, детей и подростков, если те оказывались рядом одни.

Вся округа знала, что Хава чуточку «сказившись», однако на своей улице она пользовалась всеобщим почтением; за какие такие заслуги — тоже великая тайна.

Но вот они уже спустились с пологого холма, следуя за извилистой торной дорогой, что вскоре, петляя в зеленых перелесках, наконец привела их к цели.

Местечко было обнесено добротной бревенчатой изгородью; почти такая же окружала их Длымь, только малость пониже. Сквозь широкие ворота, которые запирались только на ночь, дорога вела прямо на главную улицу, по обеим сторонам которой плотно лепились жидовские хатки. У обочины, вздымая клубами пыль, возились пестрые куры, по другой стороне улицы шествовало гусиное семейство во главе с огромным, вальяжным с виду гусаком, при виде которого, однако ж, разбегалась голопузая черноглазая детвора, а тощие коты стремительно взлетали на заборы. Навстречу длымчанам попался худенький кучерявый пацаненок, подгонявший хворостиной двух коров. Где-то неподалеку скрипел очеп и бренчали ведра, там же гортанными голосами переругивались хозяйки. И все же чего-то явно недоставало.

И впрочем, известно чего. Еще девчонкой, впервые попав сюда, Леська все дивилась, что не видит на этих улицах ни единого, даже самого ледащего поросеночка. У них-то, у длымчан, свинью держали на каждом дворе, а то и не одну.

А потом она слышала, как дед сочувственно вздыхал:

— Ох, жиды! Ни сальца им, ни вяндлинки — ничего ж нельзя! Тоска, не жизнь…