Короткая ночь (СИ)

Что же касается их обожаемой сестрицы, то и здесь лишь круглому дурню было неясно, что как бы хороша ни была длымчанка — настоящей угрозы для панны Каролины она представлять не могла. Ни для кого не было тайной, что Данила заглядывается на эту девушку и после нее едва ли мог польститься на рыхлую белесую Каролину, однако всем было ясно и то, что в этом брачном союзе ни о какой склонности и тем более ни о каком песенном «каханье» речь не шла. Данила прекрасно понимал, чего стоило его родным, каким-то там Вялям без роду-племени, высватать для него панну столь древнего и почтенного рода, как Броневичи. Поэтому нетрудно было представить, какой поднялся бы переполох, заикнись он только словечком, что не согласен. А Данила — парень опасливый, ему тоже не с руки — громы на свою голову накликать! Ну а коли так — то что же худого, если он и побалует немного с длымчаночкой, улыбнется ей, глазками поиграет… Ну а если и подальше у них зайдет — ей же только хуже и будет, а никому другому беды большой нет.

Но вот Каролина — перетрусила, заревела белугой, шум подняла… К ведьме заречной побежала… Да и потом еще язык за зубами держать не смогла, опять струсила, выдала братьев, донесла на них… Ну как же не дура? Дура и трусиха!

И с той поры не только двое виновников, а вообще все четверо братьев, от степенного Романа до юного Стефека, дружно ополчились против сестры, что навлекла на них на всех такие неприятности: мало того, что срам на весь повет, так еще и длымчане, того гляди, с вилами да кольями на застянок пойдут…

А в Длыми Савел с досады готов был стены грызть. То дверью хлопнет так, что вся хата застонет, то без всякой вины кота ногой пнет. С Леськой он при стариках и вовсе не разговаривал, а без них не удержался: ткнул-таки ей кулаком под ребра. Все же остальное время он почти не смолкая плевался — вроде бы себе под нос, однако не забывая при этом поглядывать по сторонам: хорошо ли слышат?

— Проклятье Божье, не девка! Повязала же ее Ганка нам на шею! Мало нам было прежнего срама — так нет же, навлекла теперь погибель на наши головы…

Леся понимала, что Савел злится больше из-за Янки, нежели из-за Броневичей, и понимала, что по-своему он прав, хотя и нельзя было сказать, что они с Ясем вели себя более вызывающе, чем когда-либо прежде — разве что оба вызывающе похорошели. Однако же люди теперь смотрели на это совсем по-другому. Изморенный, чуть живой солдат неопределенных лет теперь обернулся пригожим молодцем в самом расцвете, а его подружка-малолетка — красавицей девчиной на возрасте. И когда шли они по деревне об руку, или когда нес он следом за нею, как в былое время за Кулиной, тяжелой коромысло, за ними теперь неотступно клубились бабьи пересуды, смешки и ехидный шепот.

Однажды вечером Леся вышла на двор, чтобы запереть кур и гусей, а на обратном пути еще из-за дверей услышала, как в хате надрывно кричал Савел. Другие, видимо, тоже не молчали, но слышно было только его.

— Ну как вы, тату, не разумеете? Этот чертов солдат всех женихов разгонит — куда нам тогда ее девать? Куда?!

Дальше, видимо, что-то возразила бабушка — Леся расслышала какое-то невнятное бормотание — а потом снова зашелся Савка.

— Ах, молода? А что ж нам — до старости ее томить? Раз уж с солдатами таскаться доспела — то и все остальное сдюжит! Что?! Женихов худых подбираю? А где же я, мамо, хороших-то ей возьму? Сам знаю, что полдеревни хлопцев несговоренных, а толку-то? И они-то, поди, тоже про нашу Аленку все знают, про тот срам… Хоть и давно то было, да только и память людская долгая…

Леся за дверью вздрогнула. Что все это значит? Если он про Яся — так все же знают, что ничего худого тут не было и быть не могло! А Савел говорит про какой-то срам, про какой-то позор несмываемый… Может, он про Данилу? Что покрутился возле, а потом взял и с другой обручился, и теперь на ней, на отверженной, срам и позор? Но опять же: Данила обручился после Красной горки, а Савел говорит о чем-то что было уже давно… Нет, опять что-то не сходится…

И снова в хате рявкнул Савел:

— А вам, тату, чего еще? Один, покинут, недужен? Ну а я тут при чем, скажите вы мне на милость? Я, что ли, для него тот жребий солдатский вытянул? Один! Лучше надо было за своим щенком доглядывать — вот и не сидел бы теперь один!

— Савел! — донесся из-за двери Тэклин возмущенный голос.

— Опять Савел? — рявкнул ее взбешенный отпрыск. — Двадцатый год я Савел, чего вы от меня хотите? Чтобы я их образами благословил? Этого вам надо? Этого?!

Вслед за его словами в хате послышался звонкий хлесткий удар, и ее взъяренный родич умолк.

Только теперь решилась девушка отворить дверь и пройти из сеней в горницу.