Короткая ночь (СИ)

Она снова подняла тяжелые веки — его лицо все еще склонялось над ней. Оно было все еще бледно, но исчезла, по крайней мере, та жуткая гримаса, так портившая его. Теперь это был ее прежний Ясь — перепуганный, растерянный, но по-прежнему родной и любимый.

— Жива, слава Богу! — прохрипел он. — Я уж не знал, что и подумать…Ты же… совсем не дышала…

Она хотела что-то ответить, но язык не слушался, губы онемели, и с них сорвалось лишь какое-то невнятное бормотание.

— Тише, тише, — успокоил он Лесю. — Не надо ничего говорить.

Она поняла наконец, почему ей так неудобно было лежать: Янка стоял, опираясь на одно колено, а она лежала поперек не другом, чувствуя опору лишь лопатками. Еще бы ей было удобно!

Как странно: ей казалось, что вот только что она закрыла глаза — там, на поляне — и тут же открыла их уже здесь. А на самом деле — кто знает, сколько бился над ней Янка, пытаясь вернуть к жизни. Леся видела себя: шнуровка гарсета распущена, ворот расстегнут, груди почти на виду. И, как ни странно, ее это почему-то вовсе не беспокоит. Но почему? Она же помнит, как боялась показать ему ноги, когда шли через болото. Почему же теперь ей все равно? От слабости, наверное; сил нет, так спать хочется…

Все время она слышала поблизости какой-то непрерывный монотонный шум. Сперва она подумала, что это звенит у нее в ушах, но звук был другой: живой, настойчивый, похожий скорее на лепет текучей воды.

Так оно и оказалось. Уверившись, что с ненаглядной Лесечкой все в порядке, Янка решился наконец положить ее на траву и отошел немного в сторону, к той самой воде. Теперь, когда его фигура не заслоняла обзор, Леся увидела совсем рядом бьющий из земли ключ, что растекался широким потоком. Она безмолвно наблюдала, как он зачерпывал горстями родниковую воду и жадно пил, переводя неровное дыхание. Звонкие прозрачные капли срывались с его пальцев и падали вниз, вспыхивая на лету золотыми огнями. Потом зачерпнул ладонями полную горсть и поднес ее к самым Лесиным губам:

— Пей!

Она отпила. Вода была такой студеной, что ломило зубы, и при этом очень свежей и терпкой на вкус, даже чуть сладковатой. Чудесным образом вода придала ей сил. Ушла мертвая тяжесть из рук и ног, немеющий холод отпустил губы. Она по-прежнему чувствовала себя усталой, но это была уже обычная усталость здорового человека, а не та вялая неподвижность, в плену которой она только что пребывала. Она даже смогла что-то произнести более или менее членораздельно.

— З…л…о… — выговорила она, едва раскрывая губы.

— Что? — не понял Ясь. — А, зло? Его нет, Лесю. Оно ушло. Нет, конечно, совсем оно не сгинуло, и я не знаю, когда и где оно теперь нас подстережет. Но здесь его больше нет, не то бы я почуял…

Она в ответ неопределенно повела глазами, что могло выражать и удивление, и облегчение. Что она хотела ему сказать? Возможно, беспокоилась: вдруг они потревожили опять то бесформенное черное зло; а может быть, сама поняла, что зло исчезло, и хотела сообщить ему об этом. Надо бы расспросить ее потом…

Однако девушка уже спала, опустив пушистые черные ресницы, похожие на мохнатых бабочек.

Он озадаченно покачал головой: не вовремя Леся уснула. Домой пора, уж за полдень, того гляди хватятся, а как им теперь добираться? Ну да ладно, пусть себе спит: ей надо набраться сил после тяжелого обморока. Хорошо бы отвару травяного ей выпить — липовый цвет, мята, лист земляничный… Да только где возьмешь его в этих дебрях?

Со вздохом он поднял ее на руки. Ему всегда доставляло большое удовольствие носить ее на руках: небольшая, тонкая костью, она была совсем не тяжелой, и ему, сильному и высокому, очень нравилось ощущать себя былинным молодцем, защитником девушки. Но теперь он почувствовал упадок сил и непреодолимую усталость. Руки все еще немного дрожали, сердце грызла беспокойная совесть: что же он скажет теперь старику Галичу?

Тогда, в ольшанике, он не сразу понял, что же произошло, когда Леся вдруг начала медленно падать, слабеющими пальцами все еще сжимая его локоть. Он поддержал ее за талию — она бессильно повисла на его руке. В тревоге он взглянул на нее — и застыл от ужаса, увидев ее лицо. Оно стало внезапно смертельно бледным и неподвижным, словно подернулось тонким льдом. Черты его обострились, лоб, щеки, смеженные веки — все стало пугающе неживым, с налетом прозрачного воска, лишь бледные губы оттенила синева.