Короткая ночь (СИ)

И у подножия черного изваяния распростерлась ничком девушка — тонкая маленькая фигурка в белом; платье ли на ней, сорочка, саван — трудно понять, во что она одета. Темные волосы разметались по траве, тонкие, вытянутые вперед руки беззащитно сложены одна на другой. «Леся!» — мелькнула у него мысль. И будто бы хочет он подойти к ней, но отчего-то не может, словно что-то его не пускает.

И вот нет уже больше того места, нет ночи, нет черного изваяния. Радостный солнечный день в серебристом березняке. И перед самыми своими глазами вновь видит он Лесю, совсем как живую, и уже не в белом жертвенном одеянии, а такую, какую знал, какую видел каждый день: в рубашке с открытым воротом, обнажающем высокую шею, с косой, перекинутой через плечо, и в ее косе вьется густо-вишневая лента. Он отчетливо видит каждую складку вокруг ворота, скрепленного красной пуговкой, каждый легкий клубящийся завиток у лба и висков. Знакомо улыбаются губы, в глазах мелькают золотые отблески. И вдруг — чужой властный голос резко вторгается в мозг:

— Ты должен привести ее т у д а!

Утром он постарался выбросить из головы странный сон. Должен привести, как бы не так! Вот уж ни за что, с него и одного несчастья довольно!

Вскоре, однако, пришел новый сон, еще более тревожный и тягостный, чем прежний.

Черная душная мгла на сей раз медленно осветилась зловещим мутно-багровым маревом.

Вот картина понемногу яснеет, и теперь можно понять, что жуткое марево — не что иное, как дрожащий огонь тусклой лучины. Янка не может понять, что же он видит: то ли тесная темная горница, то ли очень просторные сени. Толстые бревна стен, закопченные доски низкого потолка…

Зато от того, что он увидел в следующий миг, внезапный ужас пронзил все тело, сердце сдавила щемящая боль, и сами собой сжались кулаки от подступившего гнева.

Двое дюжих молодчиков с лицами изуверов удерживают на широкой лавке распластанное тело ребенка; один крепко держит за ноги, другой уселся верхом на плечах. А третий, стоящий рядом, с поистине скотским усердием хлещет тяжелым арапником. Не слышно ни криков, ни ударов, но отчетливо видно, как на худеньком теле одна за другой вспухают темные полосы, как разлетаются мелкие брызги крови. Лица не видно — голову ребенка заслоняет фигура сидящего на его плечах вражины, однако Янка и без того уже знает, кто этот несчастный хлопчик с торчащими ребрами и худенькими лопатками. Он узнал бы его из тысячи! Он хочет рвануться ему на выручку — и снова не может двинуться.

И вновь то проклятое место, вновь Лесино лицо перед глазами и тот же властный голос:

— Ты должен привести ее т у д а!

Проснувшись поутру, он уже не был так спокоен, как в прошлый раз. В душе его поселилось сомнение. И все же он решил про себя, что все же нет, никуда не поведет он девушку. Митрасика этим все равно не спасешь, а Лесю, пожалуй, погубишь.

Это случилось вскоре после того, как его оставил недуг, и он впервые за долгие годы ощутил себя здоровым. Из-за этого он чувствовал за собой какую-то смутную вину, ибо догадывался, кому обязан своим исцелением. Со дня на день он ждал, что ему вновь станет хуже, однако время шло, а дышалось по-прежнему вольно, грудь не болела, тяжкие приступы не возвращались.

А жуткий сон пришел снова.

Опять ему снилось Лесино лицо и то место, и тот же голос приказывал:

— Она должна быть т а м! Почему вы не приходите?

И в этот раз он будто бы смог переломить свой первобытный ужас перед непознанной древней силой.

— Потому что я не хочу ей беды! — прозвучал его дерзкий ответ.

И тут Янка услышал, как древний бог устало вздохнул, словно над неразумным дитятей.

— Тогда гляди же, хранитель смертный, для чего ты ее хранишь! — голос бога был все так же спокоен, и от того еще большей жутью повеяло от этих слов.

Перед глазами взметнулась новая картина.

Широкая, почти городская улица, добротные большие хаты с палисадниками, неподалеку блещет стеклами крошечная витрина местной лавчонки. Он знает: это улица ближайшего местечка; сколько раз бывал он здесь, покупал в лавчонке соль и чай!

И снова видит он Лесино лицо — но не ту Лесю, как видел прежде, в солнечном березняке — спокойную, улыбчивую, с косой, струящейся по белой рубахе. Теперь ее лицо искажено страхом и яростью, глаза бешено сверкают, волосы растрепаны. Она бьется, словно от кого-то вырывается, а судя по движениям губ — отчаянно зовет на помощь, но голоса ее не слышно. Ворот сбился, оголив плечо — ярко-белое рядом с загорелой шеей.

Вот картина отодвигается, расширяется… Ах, вот оно что! Два здоровенных гайдука волокут ее куда-то, ломая ей руки. Она упирается, словно хочет врасти босыми ногами в белесую дорожную пыль. Но силы неравны: они оба выше ее более чем на голову, а уж силищи у каждого — быка один заломает! Странно, что они так долго не могут управиться с маленькой хрупкой девушкой!

Янка знает, куда они ее волокут: поблизости какой-то хлопец держит под уздцы двух гнедых коней. Кони бьют копытами, головы вскинуты, морды оскалены, отчетливо видны крупные желтые зубы…

— Вот чего ты дожидаешься! — прогремел в полную силу голос бога.