Однако болезненное неоперабельное дегенеративное неопластическое умирание тестя все тянется и тянется – или потому, что это необычно медленная форма рака, или потому, что тесть действительно несгибаемый крепкий боец, угрюмо цепляющийся за жизнь столько, сколько может, являя собой тот случай, для которых, как считает про себя Х, изначально и придумали эвтаназию, т. е. тот случай, когда пациент дегенерирует, угасает и ужасно страдает, но отказывается признать неизбежное, испустить уже на хрен свой дух или даже подумать о соразмерных страданиях, которые причиняет его отвратительное дегенеративное угасание тем, кто по каким-то непостижимым причинам его любит, или и то и другое, – и тайный конфликт Х, и разъедающий стыд в конце концов так его измочаливают и доводят до такого уныния на работе и кататонии дома, что он наконец-то отбрасывает гордость и смиренно идет к своему доверенному другу и коллеге Y и выкладывает тому всю ситуацию ab initio ad mala[28]
, раскрывая перед Y весь ледяной эгоизм его (Х) самых глубоких чувств во время семейного кризиса и расписывая в деталях живущий в нем стыд от антипатии, которую он чувствует, когда стоит позади кресла жены у полностью регулируемой больничной кровати из стального сплава за 6500 долларов страдающего от гротескного истощения и недержания тестя, а язык старика выкатывается, а лицо искажается в жутких клонических спазмах, а в уголках его (тестя) корчащегося в попытках заговорить рта постоянно скапливается желтоватая пена, а его[29]1теперь непристойно большая и асимметрично бугристая голова ворочается на итальянской подушке плотностью в 300 нитей на кв. см, а затуманенный, но все еще жестоко-металлический взгляд старика блуждает за стальными трифокалами, минует страдальческое лицо миссис Х и натыкается на натужно-сердечное выражение симпатии и ободрения, которое Х пытается примерить для этих мучительных визитов еще в машине, после чего мгновенно уходит в другую сторону – взгляд тестя уходит, – и это всегда сопровождается рваным брезгливым выдохом, словно тесть считывает лживое лицемерие Х и распознает под ним антипатию и эгоизм и снова сомневается в решении дочери остаться с этим малозначащим порицаемым бухгалтером; и Х признается Y, что во время визитов к больничной кровати страдающего недержанием старого бескомпромиссного говнюка он начал болеть за опухоль, мысленно поднимать тосты за ее здоровье и желать долгого роста метастазов и начал втайне считать эти визиты ритуалами симпатии и поддержки злокачественной опухоли в варолиевом pons’е старика – Х начал, – позволяя при этом несчастной жене думать, что он здесь с ней для того, чтобы разделить заботу о самом старике… Х уже тошнит последними драхмами внутреннего конфликта, отчуждения и самобичеваний предыдущих месяцев, и он заклинает Y, пожалуйста, понять, как сложно Х рассказывать живой душе о своем тайном стыде, и почувствовать налагаемые доверием Х честь и обязательства, и найти в душе силы сострадания, чтобы переступить бескомпромиссные суждения Х и ради Господа нашего милосердного никому не говорить о центральных тайных чувствах его криовелюмного и злокачественно себялюбивого сердца, которые, как боится Х, возможно, выявились в последних адских испытаниях.Произошла ли эта катарсическая беседа до того, как Y сделал то, что так разъярило Х[30]
,1или она имела место уже позже и тем самым обозначила, что стоическая пассивность Y под охаиванием Х окупилась и их дружба восстановилась – или, может быть, даже сама эта беседа и возожгла каким-то образом ярость Х из-за предположительного «предательства» Y, т. е. Х позже взял себе в голову, что Y, быть может, проболтался миссис Х о каких-то подробностях тайного эгоцентризма мужа во время того, что, вероятно, было главным эмоционально катастрофическим периодом ее жизни, – это все неясно, но ничего, потому что сейчас это не кардинально важно, а кардинально важно то, что Х из-за боли и чистого изнурения наконец смог унизиться, обнажить некротичное сердце перед Y и спросить того, как Y считает, что ему (Х) следует делать, чтобы разрешить внутренний конфликт, погасить тайный стыд и суметь искренне простить умирающего тестя, пусть тот и был по жизни таким титаническим говнюком, просто позабыть прошлое, как-то игнорировать ханжеские суждения и очевидную неприязнь старого говнюка, и собственные чувства Х’а о периферийной нонгратазации и просто сидеть там, и постараться поддержать старика, и научиться сопереживать многочисленной истерической толпе семьи жены, поистине быть рядом, поддерживать и стоять плечом к плечу с миссис Х и маленькими Х-ками во время кризиса и разок для разнообразия по-настоящему подумать о