Короткое счастье на всю жизнь

Нина Максимовна начинала порхать и щебетать Риной Зеленой, Гися Моисеевна нарочито громко разговаривала и сверкала глазами, Миша изо всех сил не обращал внимания, а мы с Володей торопились сбежать. Жил Жора на голубой левой половине комнаты Нины Максимовны, и при нем мы никогда туда не входили.

Тогда мне казалось, что после тридцати можно любить детей, природу и собак, потом внуков и горячий чай с вареньем… Как можно любить Жору в сорок пять, было совершенно непонятно.

Нина Максимовна работала в техническом архиве, но душой витала в полях и лугах романтической влюбленности. Надев шляпу с полями, белые перчатки и белые носочки, розовую кофточку в талию, она по выходным отправлялась в парк или куда-нибудь за город, часто с романом, который на пенечке в тени деревьев приобретал пряный вкус старины и сладкой муки.

Дома мы бывали мало. Чаще всего, когда уже не работал лифт и все окна спали. Неслышно поднимались мы по лестнице, не дыша открывали дверь и, прошмыгнув на свою половину, всегда находили знакомый поднос с ужином.

Нина Максимовна, Жора и Миша уходили на работу раньше. Когда в последний раз хлопала дверь, я осторожно выныривала из Володиных рук и ныряла в белую-белую ванну, обрушивала на себя упругий, звенящий душ, расчесывала рыжую гриву — и утренняя красота была готова. Если наклониться над спящим Володей, невольно щекотнув волосами, и тихонечко позвать: «Волк! Проснись!» — он тут же распахнет серые, будто и неспавшие глаза и утащит в родное тепло, неповторимо пахнущее ночью и волшебными снами. Как заклинание: «Опоздаем!» Мгновенно вскакивает, плещется под душем, а я готовлю нехитрый завтрак.

На уроке танца. Боря Тетерин и я. Попытка испанского. 1957 год.

Совершенно неприхотливый Володя все принимает с детской благодарностью; ест быстро, с удовольствием, по-мужски. У меня часто пригорает картошка. Он почему-то радуется и говорит, что так еще вкуснее. В нем много детского, чистого. Свежую рубашку он надевает, как драгоценное платье, и восхищается: «Как можно было ее так отутюжить!» У него был дар радостно жить. Когда он смотрит на меня, я чувствую себя такой прекрасной, что становится страшно самой.

Когда я чувствую твой взгляд сейчас, сегодня, мне кажется, что я хорошею.

Вихрем за руки слетаем с лестницы (лифт для пожилых и старых), в переполненный троллейбус — и студия.

Мы расходимся по разным курсам, разным аудиториям, вливаемся в свои коллективы и потаенно маемся разлукой.

У меня четвертый выпускной курс. Мы работаем над дипломными спектаклями и догрызаем гранит наук.

Водевиль «Пощечина» — я в главной роли, в бело-голубом атласном платье с букетиком фиалок у пояса и двадцатью четырьмя локонами рыжей спиралью на голове. С нами работает Алексей Николаевич Грибов. Он приходит медленный, недовольный, долго расчесывает лысину у зеркала рядом с раздевалкой, входит в аудиторию и садится, подперев кулаком щеку, так что один глаз закрывается, а другой тоскливо смотрит на нас. Беззлобно и безутешно обругав нас бездарями, он постепенно оживляется, глаз начинает светиться каким-то загадочным ликованием, и он сам выходит на площадку. Откуда появляются силы?! Он запросто и меня, и Грету, и обеих вместе хватает в охапку, раскручивает, держа нас, как снопы, под мышки, хохочет и рыдает и под конец репетиции объявляет нас гениальными.

Островский — «В чужом пиру похмелье». Я — скромная, ситцевая, добрая дочь бедного учителя. Ставит Владимир Николаевич Богомолов. С ним замечательно. Он обладал тайной доверия, перед ним душа сама раскрывалась, и работалось необыкновенно легко. Владимир Николаевич так истово и радостно любил театр. Как хорошо, что еще до студии Володя пришел к нему в драмкружок, а мне посчастливилось с ним поработать. Очень хорошо помню всех занятых в этой работе, особенно Сахар Сахаровича — Юрочку Ершова.

«Мнимый больной» — Мольер. Белина — сплошное коварство и роскошные костюмы — парча и бархат из мхатовских закромов. Мою светлую рыжесть прячут под темную бронзу парика, нос украшают небольшой горбинкой, глаза зеленой подводкой — хищник, да и только. Постановщик тоже Владимир Николаевич.

Алехандро Касона — «Третье слово». Анхелина — наивная, чудаковатая тетушка, нежно любящая племянника; в моменты нервных потрясений поет фальшиво венский вальс и нечаянно бьет посуду. Ставит Виктор Карлович Монюков. Я до того глупа, что не сразу понимаю, что за прелесть эта тетушка и как здорово попробовать не только разные характеры, но и возраст.

И два эпизода в «Ревизоре» — унтерша, которая «сама себя высекла», с длинным носом, наклеенными бровями и наполовину заклеенными глазами, в реденьком паричке и старой кокетливой шляпке, и дама в последнем акте с двумя фразами тяжелым басом. Над «Ревизором» работали Георгий Авдеевич Герасимов и Комиссаров.