Короткое замыкание

— Ну и что? Каждый выбирает путь по сердцу. Ведь что ни говори, а ты, Дан, создан для исследовательской работы. А вот ты, Штефан, долго на заводе не задержишься — уйдешь на партийную работу. Ведь не случайно, как только мы вернулись на «Энергию», тебя избрали в партком. И правильно сделали, только там можно в полной мере использовать твои способности. Ну так что же плохого в том, что у меня свой путь, который хоть и отличен от ваших, но не менее полезен?

Вопрос повис в тяжелом, гнетущем молчании. Косма прикрыл глаза. Какая-то муха, противно жужжа, билась о матовое стекло висевшей над столом лампы. Дан встал, подошел к Косме.

— Пойми меня правильно, Павел, нельзя не согласиться со Штефаном. Наверное, я не способен заглянуть в твою душу так глубоко, как он. Но бескорыстным героем труда, жертвующим всем на благо родного завода, даже я тебя не представляю. Слишком ты честолюбив, чтобы отказываться от лавров, великодушие и скромность — не твой удел.

Косма сделал оскорбленное лицо.

— Ну вот, я вам душу нараспашку, а вы…

Дан посмотрел на Штефана с упреком: почему молчишь, ведь об одном и том же думаем. И тогда Штефан, хоть и болело у него сердце за Павла, сказал:

— Да, дружище, уж коли говорить начистоту… Какие мы, к черту, друзья, если не спросим откровенно: а не утратил ли ты чувство реальности? Не рановато ли возомнил себя командармом великой румынской индустрии? Один раз ты уже показал себя не с самой лучшей стороны. Мы этого не забыли и считаем своим долгом предупредить, чтобы в следующий раз ты на наше прощение не рассчитывал.

…Намек Штефана был понятен. После того бурного симпозиума по академии поползли слухи, потом дошло и до оргвыводов. Для начала каждого по очереди вызывали на партбюро и предъявляли обвинение в оппозиции линии партии. Дану сказали, что у него типичный мелкобуржуазный подход, что он с теми, кто «всегда против». Штефану припомнили весьма серьезный грех молодости: он был против переименования Союза коммунистической молодежи в Союз трудящейся молодежи. После каждого такого вызова на бюро они собирались вместе и рассказывали, у кого как прошло. Но вскоре им запретили обсуждать между собой эти проблемы «в неорганизованном порядке, который не ведет к осознанию и признанию ошибки». Поскольку ничего существенного партбюро не добилось, всем троим неожиданно предложили отчитаться на общем партийном собрании.

Аргументируя последними научными данными, Испас упорно отстаивал свою точку зрения. Штефан поддерживал его ссылками на недавние решения партии, цитировал Ленина. Каково же было их изумление, когда Павел поднялся и с пафосом объявил, что признает свои случайные заблуждения, обусловленные мелкобуржуазным влиянием, которому поддался даже он, потомственный пролетарий. Все больше распаляясь в самобичевании, он кончил тем, что потребовал для себя, представителя рабочей династии, самого сурового наказания и обещал «больше никогда не выпускать из рук знамя партии». Как ни странно, у собрания эта «исповедь» сочувствия не вызвала. В зале царила настороженная тишина. Тогда заместитель секретаря взял слово и решительно заявил, что там, где идет открытая полемика, нет речи о взысканиях, а вывод надо сделать такой: необходимо глубже изучать теорию марксизма-ленинизма, ибо имеется еще немало пробелов в нашей идеологической, теоретической и политической подготовке.

Однако секретарь, подводя итоги обсуждения, особо отметил «истинно пролетарскую самокритичную позицию товарища Павла Космы» и поддержал предложение своего заместителя обойтись в данном случае без взысканий.

В тот памятный вечер Штефан не вернулся в общежитие — ему было противно находиться в одной комнате с Павлом. Остался у Дана, и они проговорили до самого рассвета. Как выяснилось позже, Косма тоже не пришел ночевать в общежитие…

Намек на этот давний случай только еще больше распалил Павла.

— И до каких пор вы будете попрекать меня той историей? Это удар ниже пояса. Кстати, вы и тогда были не правы. А для меня партийная дисциплина прежде всего. Да-а… Похоже, я зря разоряюсь: свой приговор вы уже вынесли. Что ж, на здоровье!

Он встал, внезапно побледнел и, сощурив глаза, добавил:

— Никогда бы не поверил, что вы способны на такую низкую зависть!

Изумление их было настолько искренне, что Павлу стало стыдно, но он не сдался. Ушел не попрощавшись, в бессильной ненависти плотно сжав тонкие губы. Штефан и Дан остались вдвоем. Первым не выдержал мучительного молчания Дан.

— Ну и что ты об этом думаешь, Штефан?

— Что думаю? У меня такое ощущение, будто я присутствовал на похоронах. Что безвозвратно потерял дорогого и близкого мне человека. Или мы плохо знали его. Ведь Павел Косма не мыслит себя где-нибудь в серединке, не говоря уж о галерке. Он сызмальства сидел только в первом ряду. Что он тщеславен, я знал давно, но чтобы настолько, до помутнения мозгов!..

— Похоже, он действительно уверен, что на административной работе сможет наиболее полно проявить себя. В таком случае честолюбие здесь ни при чем.