Эти утренние часы, когда завод словно сжимается в один кулак и, как автомобильный мотор, начинает набирать обороты на весь долгий рабочий день, Павел Косма очень любил. Особенно с тех пор, как стал директором. Он входил в кабинет, вешал пиджак на спинку стула, вызывал Мариету Ласку, и она зачитывала продиктованный с вечера список срочных дел. Затем созывал к себе всех начальников цехов, мастерских и лабораторий, а также секретарей первичных парторганизаций. От докладчиков он требовал краткости, информативности, четкого анализа, была дозволена даже дискуссия, но только если она не уводила от основной темы. Последнее слово оставалось за ним, это было его суверенное право. На таких оперативках Павел Косма особенно зримо ощущал свою власть, ему приятно было сознавать себя командиром такого гигантского производства. Он привык думать о заводе как об одухотворенном существе, составляющем часть его «я», предмет гордости, постоянной заботы и беспокойства. Малейший непорядок вызывал у него вспышку безудержного гнева.
Сегодня, однако, Косма вошел в свой кабинет, не ощущая того прилива энергии и той радости, с которыми он привык начинать новый рабочий день. Настроение было испорчено размолвкой с Ольгой. Такое у них случалось не раз, но, как правило, все кончалось уступками с ее стороны. Однако теперь… «Зам. главного редактора — это не шутка. Она вошла в номенклатуру уездного комитета и отдела печати ЦК. Нет, — решил Косма, — о моем согласии не может быть и речи. Даже при условии ее слепого подчинения мне такая ситуация недопустима. Может быть, поговорить с Догару? Ну и что? Он меня не очень-то жалует, смотрит косо, рука словно свинцовая. Да и что я ему скажу? Что мне дома нужна жена, а не начальник? Что я не могу отчитываться о своей работе перед собственной женой?»
Но это еще не все. За последние месяцы Павла не раз охватывал страх. В графике производства наметилась тенденция к отставанию, реальные масштабы которого, как ему представлялось, знал только он. В проектном отделе создалась конфликтная ситуация: главный конструктор инженер Антон Димитриу никак не мог поладить с большей частью своего коллектива. А этот Пэкурару? Сколько крови он ему попортил тем упорством и спокойствием, с каким отстаивал свою точку зрения, защищал всех этих мечтателей! Вот с Василе Нягу поладить оказалось легче. Косма питал к нему безграничное презрение, которое даже не считал нужным скрывать. Даскэлу он ненавидел, однако порою сожалел, что нет больше рядом этого неистового человека, умевшего воодушевить людей на трудовой подвиг. Нягу тоже полезен — выполняет все указания и даже достаточно хитро аргументирует их. Каким-то безошибочным чутьем охотничьей собаки угадывает, кого именно хочет директор поставить на место, кропотливо собирает досье и при первом же удобном случае наносит удар. Слов нет, без Нягу не обойтись. Порою, правда, разглядывая его заплывшее лицо, серые неуловимые глазки, которые не то от страха, не то от хитрости бегали по сторонам, бесформенный нос и льстивую улыбку, Павел думал: «Этот человек в случае необходимости, не долго думая, продаст и меня. Тут уж он сразу обнаружит во мне кучу недостатков и ткнет носом в совершенные ошибки. Более того, он еще и себя подвергнет беспощадной критике за то, что поддался влиянию сильной личности. И ведь найдутся дураки — поверят ему и единогласно проголосуют за самое тяжкое взыскание, которое он уже давно придумал для меня».
Он нажал кнопку селектора. Мариета Ласку ответила немедленно:
— Слушаю вас, товарищ генеральный директор!
Косма помедлил, потом сказал категоричным тоном:
— Передай главному инженеру, чтоб вел совещание сам — у меня нет времени. А когда закончит, пусть проинформирует. — И добавил вполголоса: — Селектор не выключай, я послушаю.