Корова

– Трубачёв, ты с ума сошёл, что ли! – заигрывала с нашим обаятельным вожатым подобревшая Лора, изображая крайнюю степень своего праведного гнева в ответ на его паясничанье. – Какого ещё бога и царя?

– Нашего. Советского.

Она снова оценивающе обошла нашу гору, которую торжественно венчал покорёженный пустой кузов автомобиля, и даже говорить ничего не стала, а только с серьёзным видом воткнула в землю табличку с надписью «первое место».

Ликованию нашему не было предела. Мы поздравляли и обнимали друг друга, словно кого-то из нас удачно в космос запустили и назад возвратили. Словно кто-то очень дорогой и важный для нас одержал такую нужную всем победу над очень трудным и зубастым противником. Домой все шли с сорванными об железо в кровь ладонями, страшно уставшие от бессмысленной суеты, но всё-таки счастливые. И ловили себя на странном навязчивом желании продолжать тырить всё металлическое, что попадалось нам на пути. Как заприметишь чего железное, то руки так ходуном и ходят, а в мозгу возникает целая вереница идей, как это всё окрутить, отодрать, оторвать. Смеялись над этим приобретённым рефлексом. Дико хохотали, когда увидели, как сантехники с матюгами прилаживали на место уворованный давеча кем-то из нас канализационный люк.

Самое ужасное, что собранный нами металлолом никогда никуда не увозили. Он попросту никому не был нужен. То ли вопрос с транспортом не был налажен, то ли поблизости не было предприятий, которые могли бы весь лом переработать. Мы его собирали просто потому, что так было принято. Дни сбора металлолома всегда заканчивались тем, что по изуродованной поляне, превращённой нашими стараниями в обыкновенную помойку, начинали шастать местные жители, отыскивая среди покорёженных железок своё имущество. Даже сами пионеры иногда туда ходили и забирали свои экземпляры до следующего года, когда снова будет объявлен день сбора металлолома. Я тоже потом туда пошла, но кастрюльки своей не нашла – уже прибрали, гады. Зато нашла тазик без дна. Хороший такой тазик, массивный. Он как раз под кузов машины завалился, поэтому никто его и не взял. Я с этим тазиком потом так до седьмого класса и проходила на сборы металлолома. Он у меня в чуланчике лежал, рядом с макулатурой, которая тоже ждала своего звёздного часа. Дабы никто не обвинил её хозяйку в «антисоветских настроениях и попытке подорвать такое важное для всего Советского Союза мероприятие, как…» очередной сбор очередной и никому не нужной дребедени.

В седьмом классе всю эту дурь отменили. Пионерию упразднили, вступление в комсомол перестало быть обязаловкой. Мы даже плакали, что не стало такой радости, как соревнования по втаптыванию в землю турнепса, по закладыванию кирпичей в пачки газет и по уволакиванию канализационных люков. Как ни крути, а весёлое всё же было время! Казалось, что вот ещё чуть-чуть и наступит коммунизм – справедливейший и наимудрейший строй в человеческом обществе. Никого почему-то не смущало и не коробило, что не получится при этакой-то глупости с уворованными тормозными колодками и тоннами испорченного урожая ничего хорошего. Верилось, что получится. А вера – это такое явление, которое горы с места сдвигает. Тем более, вера слепая. Она так может сдвинуть, что горы обвалятся на самих верящих. Сейчас у многих имеется такая же слепая вера в то, что в нынешней России после двадцатилетнего бездействия, когда в стране было развалено и украдено всё, что хоть на метр вылезало из земли, и ничего не производилось, вдруг откуда-то возьмётся что-то, появится, да и наладится само собой. И сегодня так же упрекают за нежелание верить в этот абсурд, как ещё лет тридцать тому назад неверие в коммунизм считалось наивысшим святотатством.

Хлорка стала учителем истории Флорой Юрьевной, работает теперь в одной из школ Райцентра. Я её как-то видела на вечере встречи выпускников. Она сетует, что не знает, как будет жить на пенсию, которая не за горами: нашей вечной пионерке Хлорке уже за пятьдесят. С ума сойти, сколько воды утекло с тех пор, а кажется, что только вчера она была молоденькой пионервожатой и стыдила нас за недостаточное рвение к победе в соревнованиях. Ещё она жалуется, что современным школьникам совершенно не стыдно ходить патлатыми:

– Вы представляете, какая ужасная молодёжь пошла? Космы до попы распустят и в таком виде в школу идут. И никому не стыдно! Я им говорю: «Как же вам не стыдно в таком виде в школу являться и вообще из дома выходить?», а им вот совершенно не стыдно! Вот ни в одном глазу совести нет! Плечами пожимают и ухмыляются. Нет, как так можно!

Мы её успокаиваем и говорим:

– Хлора Юрь… ой, Флора Юрьевна, а помните, как мы макулатуру собирали, и наш класс вышел в лидеры, потому что мы туда кирпичей напихали?

– Ах, – вздыхает она и плачет, как всегда плачет женщина об ушедшей навсегда молодости. – Какие же вы все были замечательные! Не то, что нынешняя молодёжь. Нынешних-то так уже не заставишь.