Корпорация

Раздался взрыв — да такой, что у членов комиссии разом заложило уши. Взлетели и рухнули на цементный пол огненные струи, ошметки какой-то балки разметало вокруг.

И немедленно вспыхнуло прямо под ногами, как будто горел цемент, заполыхало мощно и страшно, дико закричали и шарахнулись во все стороны участники действа, воя, покатилось по земле живое огненное бревно — это на плавильщике горела спецовка…

Испуганные взоры высокой комиссии обратились к директору завода. И под этими взорами тот, человек не робкий и бывалый, и не раз уже видевший подобное, вдруг не выдержал — покачнулся и рухнул, потеряв сознание от ужаса. «Тут и сгорим» — подумалось членам комиссии, не знавшим теперь, куда бежать, и какая из бесконечных галерей, опоясывающих цех, ведет вон из этого ада.

Но тут из дыма и пламени возник человек. Он закричал и махнул рукой — и тотчас кто-то куда-то побежал с видом уже не испуганным, но целеустремленным. Он еще закричал и еще махнул — и суматоха вокруг стала вдруг упорядочиваться, и люди забегали по каким-то разумным траекториям, и что-то такое стало происходить, что походило уже не на панику, а на быстрые и слаженные действия трудового коллектива по устранению нештатной ситуации.

Человеком, возникшим из дыма и пламени, оказался начальник цеха Адольф Немченко. Никаких особых подвигов он не совершил — делал то, что делал в подобном случае и год назад, и два, и третьего года, ибо аварии, подобные этой, случались не так редко, как хотелось бы.

Но высокой комиссии на это было плевать. Смерть дохнула членам комиссии в лицо горячим и смрадным, и спас их от этой смерти человек с кляксой усов под круглым малороссийским носом. Как бы случайно заметив мечущихся по смотровой галереи людей в болгарских дубленках и новеньких гостевых касках, он звучно рыкнул в самое пекло:

— Курочкин! Хто це там на галерее? Виткеля воны там? Убрать к чертям свинячим!

И комиссию убрали. Бегом-бегом вывели к свету и воздуху, налили по стакану воды, и следом — по стакану водки. Через час они уже сидели в кабинете тогдашнего директора Снежнинского горно-металлургического комбината, а еще через час был подписан приказ о назначении Немченки директором завода.

Не выразив мужественным лицом никаких эмоций, Немченко пообещал высокое доверие оправдать ударным трудом — и с тех пор иного труда на заводе не знали. Ежемесячно завод выполнял плановые показатели на сто двадцать процентов. Жена Немченки привыкла к тому, что одна из супружеских кроватей в их спальне нередко пустовала, ибо супруг каждую третью декаду, когда начинали «гнать план», спал на узком и жестком диванчике в своем кабинете. Рабочее же время проводил в цехах, где, искусно мешая посулы с проклятьями, словом и делом заставлял подчиненных вкалывать, вкалывать и вкалывать.

Как он остался жив после своего директорства, почему ни разу даже бит не был измотанными и злыми на весь свет рабочими — это относилось к числу профессиональных тайн Фюрера. Но бит не был, и более того — упертый хохол был народом любим.

В этом, если разобраться, ничего удивительного не было. Происходя из самых, что ни на есть, низов, Немченко крепко помнил, что близко сердцам черного люда, и искусством чередования кнута и пряника овладел в совершенстве. Пряники раздавал рабочим, кнуты — мелкому начальству: мастерам, бригадирам, начальникам цехов. Делать это предпочитал на глазах у тех же рабочих: как бы захваченный врасплох праведным гневом, как бы не в силах с ним совладать, распекал помертвевшего от унижения начальника смены посреди цеха, грозно тыча пальцем в сторону очередных «отдельных недостатков» и «случайно допущенных упущений».

Народу хотелось хлеба и зрелищ — Немченко предоставлял им и то и другое. В разлетающейся спецовке несся по цеху, орал: «Ридные мои, та чи мы не зробим цей сраный план?! Робыти, ридные мои, а я уж не обижу!». И ридные робыли не за страх, а за совесть, зная, что Немченко и впрямь не обидит: будут и премии квартальные, и тринадцатая зарплата, и почетные грамоты — плевая дело, бумажка, мелочь — а приятно!…

Карательные же функции Немченко тактично делегировал нежестоящим руководителям. И те уж требовали и строго спрашивали с рабочих, и трясли за грудки, и наказывали за допущенный брак и прогулы. Вот и выходило, что Немченку в народе год за годом любили все жарче, а козлами отпущения становились маленькие начальники «на местах».