Профессор Морган, наверное, спала наверху, в спальне на втором этаже. Возможно, рядом с ней спал муж, а в соседних спальнях – двое детей. Конечно, ее затея рискованна. Если что-то пойдет не по плану, то она могла подключиться не к Морган. Эх, если бы подключения осуществлялись направленно… Освальд что-то говорил об эмоциях, что именно они управляют подключениями. Она вспомнила Алана: как хорошо они подходили друг другу и в тоске, и в утешении, как они носили свою тоску, как полузажившую рану. Затем всплыли воспоминания пережитого на заднем сиденье машины, – страх, переросший в ужас, который до сих пор вызывал у нее тошноту. Если ей удастся повторить эти чувства, может, тогда удастся нащупать путь в голову Морган. Так каковы же эмоции, окрашивающие ее сны? Позитивные или негативные? Самодовольство и безопасность в этом огромном доме или тревога в ожидании потенциальных непрошеных ночных гостей? Если у Морган есть хоть капля совести, она не могла спать спокойно, постоянно испытывая холодное чувство вины под давлением поступков, за которые она несла ответственность. А вот чувство вины – как раз та волна, которой можно управлять и на которой можно плыть. Стоило только подумать о Финне, Элле и Мэг. Или об Алане, о каждом разе, когда она покидала его. Она безжалостно проигрывала каждую сцену. В аэропорту.
Во-первых, звук. Белый шум переходит в рев, от которого закладывает уши. Затем скрученная тьма горелой резины забивает ей нос, рот, легкие, и она брыкается от навалившейся тяжести, тянущей ее вниз. Она борется, высовывает голову из тьмы, которая пытается ослепить, заставить замолчать, задушить ее. Стоп! Она почти думает слово СТОП, а потом вспоминает. Именно этого она и хотела. Вспоминает: она не одна.
Белый шум сжимается, конденсируется в электрические разряды. Темнота уже не абсолютна. Вспышки позволяют увидеть фигуру – чахлое тело, распухшая голова, а на голове спутанная масса, корона, поблескивающая не драгоценностями, а искрами, потрескивающая с обжигающим звуком тысячи мух, пойманных, убитых в прожилках голубого света. И по мере того как она думает об этом, они появляются перед ее мысленным взором: густой черный водоворот насекомых, жужжание – треск разряда – падение мертвой мухи, и лицо в центре водоворота. Лицо Морган. Затянутое паутиной, пойманное в ловушку.
– Нет, – говорит она. Ее тощая шея вздрагивает. Она поднимает руки вверх. – Не я, не с меня все начинается.
Кэсси сокращает расстояние между ними.
– Почему ты так боишься меня?
Она протягивает руку сквозь массу мух, этих напуганных искр, и по руке вверх поднимается глубокая, холодная боль. Ее пальцы не знают пощады и жаждут ответов. Она злобно вырывает из Морган куски – ее мысли, чувства, воспоминания. Прямо изнутри, разрывая все слои ее тела. Выхватывает, выдергивает и отбрасывает в сторону, не осторожно разжимает пригоршни или аккуратно потрошит, как разделывают рыбу, но с яростной, невероятной жестокостью, пока мучительный звук не пробивается сквозь ее безумие. Причитание высоким, тоненьким голоском. Боль, которую невозможно передать словами.
Она чувствует тяжесть молотка в руке, и как под ударом трещит маленький, всего-то с пригоршню, череп. Видит мех, и кровь, и запавший, но все еще пристально глядящий на нее глаз. Слышит, как Льюис говорит:
Стоп!
Глава тридцать восьмая
Свернувшись калачиком под покрывалом, она лежала на диване, обхватив голову руками, словно и невиноватая в этом кошмаре. Но тяжелое дыхание говорило об обратном. Скачок пульса. Секунду она не двигалась, подтянув колени к груди и крепко зажав в кулаках мягкое покрывало, а потом, откинув его в сторону, вскочила с дивана и нетвердой походкой поспешила прочь.