Корпус крылатой гвардии

вульф» перевернулся на брюхо и беспорядочно пошел к земле.

В стороне пятерка «яков» под командованием Муравьева вела яростный бой с

многочисленной группой самолетов врага. Беспрерывно атакуя, наши летчики

вынуждали фашистов отойти за линию фронта. [231]

Чаленко, оставаясь один во вражеской стае, отбивал атаки и в удобный момент

сам нападал на противника. Вот еще одна удачная атака — и второй стервятник

закоптил густым черным дымом. Казалось, советский истребитель заговорен, но вот

длинная пушечная очередь прошила фюзеляж, «як» затрясло.

Чаленко резко взял ручку управления на себя, затем так же резко отдал, но

самолет на эти действия не реагировал. Значит, перебита тяга управления. А фашисты

продолжали наседать. Самолет Чаленко еще держался в воздухе. Секунда, другая, и вот

из-под приборной доски вырвался язык пламени. Загорелось обмундирование летчика.

Смерть стояла рядом, но гвардеец еще жил и боролся, он хотел еще посчитаться с

ненавистным врагом. Высотомер показывал 2000 м — вполне достаточно для прыжка с

парашютом. Летчик приподнялся над сиденьем, с силой оттолкнулся ногами, но, к

несчастью, зацепился парашютом за фонарь. Сильная струя воздуха опрокинула его на

спину и прижала к фюзеляжу самолета. Машина с нарастающей скоростью

приближалась к земле.

Попытки летчика отцепиться были тщетны. Силы начали оставлять его. Таяли

последние надежды на спасение. Надвигалось самое страшное: забытье, беспамятство.

Но жажда жизни оказалась сильнее. Напрягая последние усилия, пилот оттолкнулся

ногами от фюзеляжа и оторвался от падающего самолета.

Наблюдавшие с земли видели, как, с каждой секундой увеличиваясь в размерах,

стремительно падали два огненных факела: большой и маленький, самолет и человек.

Чаленко горел, но сознание не покидало его. Мелькнула мысль: «Надо затянуть

прыжок. Сбить пламя. Оторваться от «фоккеров». Тело нестерпимо жгло. Шла борьба

между разумом и инстинктом самосохранения. «Дерни за кольцо!» — кричала каждая

клетка. «Нет! — подсказывал разум. — Ты сгоришь! Затягивай прыжок!» Рука замерла

на кольце, повинуясь воле. Победил здравый смысл. Затяжной прыжок помог сбить

пламя, и летчик наконец с силой дернул кольцо.

Последовал рывок, затем хлопок, и вот над головой закачался белый купол

парашюта. От сердца отлегло.

Однако благополучие было недолгим: летчик заметил, что ветром его относит на

противоположный берег реки, разделявшей наши и вражеские траншеи. Не успел

Чаленко [232] сообразить, что можно предпринять, как немцы с земли открыли по нему

огонь из всех видов стрелкового оружия. Пули изрешетили купол парашюта, перебили

несколько строп, парашют перекосился. Еще несколько попаданий — и оставшиеся

стропы не выдержат тяжести, оборвутся.

До земли остались считанные метры. Последовал сильный удар, и тупая боль

пронзила тело. Земля! «Жив!» — подумал Чаленко, но радоваться не пришлось —

кругом были враги. «К своим! Любой ценой к своим! Тут недалеко. Переплыть только

реку!» Чудом уцелевший пистолет был теперь его единственным другом и спасителем.

События разворачивались с молниеносной быстротой. Отстегнув лямки парашюта,

пилот огляделся и рванулся к ближайшему кустарнику, где можно было скрыться.

Обожженное тело горело, но летчик не замечал боли. «Добраться до своих, добежать до

спасительного кустарника!» — думал Чаленко. И он добежал, но в тот же миг три

немецких штыка преградили ему дорогу. «Хальт!» — закричали гитлеровцы.

Быстро выбросив вперед руку с зажатым в ней пистолетом, летчик в упор

выстрелил в лицо первому солдату, а в следующее мгновение прыгнул в сторону и

бросился к реке.

Фашисты, не ожидавшие таких решительных действий летчика, наклонились над

сраженным фрицем, а Чаленко тем временем успел скрыться.

С нашего берега бойцы все время следили за его действиями и, чтобы помочь ему,

открыли отсекающий огонь. Пули свистели над головой, Чаленко пригибался почти до

самой земли. Ожоги на коже, обдираемые жесткой [233] картофельной ботвой,

причиняли нестерпимую боль, но пилот мужественно переносил муки.

Картофельное поле пробежал удачно. Сделал бросок через поляну и ползком

преодолел овсяное поле. Превозмогая адскую боль, Чаленко полз к реке, повторяя про

себя: «Доползу, доползу!»

И вот она, река! На том берегу — свои. А как же плыть? Река ведь пристреляна,

хорошо просматривается. Лежать на берегу нельзя — схватят. Летчик решил дождаться

ночи. Пересиливая боль и усталость, он забрался в воду, под корягу. Над водой

виднелась только голова и рука с пистолетом.

В первый момент вода подействовала освежающе. Ожогам и ранам как будто

стало легче. Но потом боль стала еще сильнее. В воде пришлось просидеть более

полусуток.

Пехотинцы и артиллеристы все время наблюдали за летчиком и вели огонь, не