Корректировка 2 (СИ)

Открылась гигантская афера с квартирами. Арестовали и судили, практически в полном составе два райисполкома — Октябрьский и 26 Бакинских комиссаров. А подельники какие! Министр Рагимов, председатель райисполкома Караев, зампред Лунева, несколько секретарей райкомов. Пять судебных разбирательств и что — большинство жуликов оправданы. Это куда годится, я спрашиваю?

Я был сражен этим напором нравственности и тупо внимал, попивая водку, изредка бросая неопределенные междометия.

Ресторанный оркестр, меж тем, выводил лирические мелодии, под которые так удобно медленно кружиться в полутьме, аккуратно прижимая к себе партнершу. Вот и мне бы покружиться с Лолой, а я бездарно трачу время, выслушивая про проворовавшихся секретарях райкомов. Какое мне до них дело?

— Откуда ты все это знаешь? — наконец поинтересовался я.

— У папы друг, полковник КГБ. Когда в гости приходит, рассказывает.

Тут она спохватилась и глянула на часики.

— Вот я кулема! Полтора часа лекции тебе читаю, а меня всего на два часа отпустили.

— На два часа? — поразился я.

— Это Баку, дружок! Порядочная девушка — облико морале! Кстати, «Бриллиантовую руку» у нас тут снимали в Старом городе. Взял бы меня в Ленкорань, все могло бы быть по-другому.

— Черт! — выругался я.

— Не поминай Иблиса! — наставительно сказала Лола. — Пойдем лучше, потанцуем.

И мы потанцевали. Немножко я всё же её потискал, мимолетно, украдкой поцеловались… и, собственно, и все.

— Какие у тебя планы? — спросила Лола перед расставанием. — Надолго еще здесь? Мама нашла солидных людей, которым твоя помощь нужна.

— Не знаю, — честно сказал я, — может отъеду куда, ненадолго, а что за люди?

— Большие люди! Так что не пропадай, звони.

— Обязательно, — заверил я, — а ты сама-то, что планируешь?

— Я через месяц в Москву уезжаю, в аспирантуру поступать.

— Ну, за месяц-то всяко увидимся… тем более, люди, говоришь, какие-то…

— Людей-то полно, но ты же не хочешь заниматься всеми подряд.

— Не хочу, — согласился я, — верней, не могу. Силёнок маловато.

— Спасибо, тебе Гриша, за меня и за маму! Что силёнки потратил. Не провожай, Мамед меня встретит.

И она ушла. Я проводил взглядом её тоненькую фигурку, грациозно покачивающуюся на каблучках, и испытал приступ светлой грусти.

За соседним столиком сидели две расфуфыренных девицы и изучающе-призывно смотрели на меня. В их взгляде была смесь сочувствия со злорадством — красивая телка свалила — значит не сошлись в цене. Я сдержал улыбку и отвернулся: в Баку не принято улыбаться незнакомым женщинам — могут расценить как приставание и предъявить. Впрочем, судя по их размалеванным физиям, в этот поздний час они находились здесь именно для этого. Но светлая грусть уже накладывала на меня определенные обязательства: не успев расстаться с несостоявшейся невестой не стоило общаться с девицами легкого поведения.

Официант приблизился с вопросительным видом. Я вспомнил, что чаю мы так и не попили. Да хрен с ним с чаем, неси-ка ты братец коньяк. Он удалился. А я взял дольку аккуратно порезанной айвы, вдохнул ее аромат. Плоды были сладкие, без единой червоточины.

Тем временем накал веселья только нарастал. Посетители ресторана в этот вечер, набитого под завязку — шумели все громче.

И тут оркестр исполнил: «Ты уехала в знойные степи, я ушел на разведку в тайгу…» композитора Пахмутовой, этим напрочь распаковав зал. Баку нефтяная столица — геологи здесь в почете. Петь в оркестре эту песню было похоже некому, да и не надо было ее петь, а просто сыграть в соответствующей обработке и достаточной длительности, чтобы аудитория, так или иначе похожая образом жизни на геологов, могла вначале раскрыть сердце, а потом углубиться в него и подумать.

«А путь и далек, и долог, — тянул весь зал, — и нельзя повернуть назад. Держись геолог, крепись геолог — ты солнцу и ветру брат!»

— А теперь, — объявил руководитель оркестра, он же пианист, — перед уважаемой публикой выступит широко известная в нашей солнечной республике и не только… певица Элла!

Я было взявший паузу, проникшись пафосом геологов, повернулся к эстраде, и замер, пораженный — Элла была немыслимо хороша. Светлые кудри, стиснутые заколкой, упрямо не желали томиться в заточении, одна прядь все время сваливалась на высокий лоб, и певица отправляла ее обратно, грациозным движением тонкой руки. Изящная фигура угадывалась под легким платьем из голубого шелка, простроченного какими-то блестками и усыпанного стразами. Стоило увидеть ее на эстраде — и ты пропал!

Для начала она исполнила моду момента: «Пампам, пам-па-ра-ра-ра-пам», и распакованные предыдущим, сердца слушателей выдали ей бешенные аплодисменты. Следующим было:

— Где-то на белом свете! Там, где всегда мороз! — пела Элла, а я сидел, онемевший, слабо соображая, как в миниатюрном теле может скрываться такой глубокий пьянящий голос? Мурашки бежали по коже. — Трутся спиной медведи о земную ось!

Надо сказать, что и оркестр был очень неплох