Корректировка

Дом у него был основательный, хоть и небольшой, в четыре окна с веселой верандой. Аккуратно покрашен, окна веранды собраны из разноцветных стекол, ступени покрыты темным паркетным лаком. На веранде стоял круглый стол под льняной скатертью с вышитыми красно-синими петухами. На ней — стеклянная банка с полевыми цветами.

Хозяин сидел на ступеньках террасы, одетый по погоде: в майку-алкоголичку и выцветшие запузыренные трикотаны. На голове белая кепка, на плечах синели, положенные ему, как вору в законе, татуированные погоны. Тщедушный торс, брюшко. Не борец — да, не борец. Но ему и не надо, всю жизнь головой работал, руками пусть дураки вкалывают.

Миша потягивал холодное пиво из подпола и задумчиво грыз куриную ножку, вспоминая цыганку, которая прицепилась к нему на железнодорожной станции, куда он ходил за пивом и копченой курицей. Сперва хотел её прогнать, но потом смилостивившись, озолотил целковым и дал ладонь, погадать. Она принялась заливаться канарейкой: и такой-то он и сякой и прочую их цыганскую белиберду. Наконец, ему прискучило слушать, и он прямиком спросил: сколько, мол, осталось мне жить?

Она отпустила руку и глядя ему в глаза своими черными буркалами, сообщила, как в душу плюнула: «Немного тебе осталось отмучиться, милок, уж извини, оглянуться не успеешь».

Накаркала и пошла своей дорогой, а ему думу думай.

В калитку стукнули. Заворчали собаки. Художник поднял задумчивые глаза, и вся задумчивость испарилась в один миг.

— Дяденька, а дяденька… Да вам я, вам, дяденька…

За забором стояла девчонка. Ну как девчонка — почти девушка, лет четырнадцати, тоненькая, длинноногая, под мальчишку стриженная, в коротком, до колен, сарафанчике, до такой степени застиранном, что первоначальный его цвет великий спец по колору Миша-художник определить не брался. Может, желтый был, а может, коричневый. Зато волосы у нее были вовсе огненными. Прям каштанчик! На плече висела плоская сумка.

— Ну, дяденька же… — с раздражением повторила девчонка, очевидно не понимая: почему этот пожилой мужик в белой кепке сидит на веранде, таращится на нее и на призывы не реагирует. Совсем, что ли, с глузду двинулся?

— Слышу, не глухой, — сварливо сказал Миша, и утихомирив кобелей, подошел к калитке. — Чо тебе малая?

— Как вас зовут, дяденька? — спросила девчонка.

Она смотрела на Художника снизу-вверх, улыбалась, — зубы у нее были белые и ровные, а еще он с удивлением отметил, что один глаз у нее голубой, а второй, вроде, зеленый. И в этом почудилось ему нечто дьявольское.

— А тебе зачем? — подозрительно осведомился он.

— Для удобства общения. Меня, например, Евой зовут.

— А меня дядя Миша.

— Дядь Миша, а как здесь до озера дойти?

Он подробно разъяснил ей какими тропами и путями добраться до Талановского озера. Честно сказать, всей дороги было минут двадцать. Он сам любил там рыбачить в утренний час. Ловились завидные караси и карпы.

— А ты чья будешь, девчуля? — поинтересовался он по окончанию рассказа. — Раньше я тебя тут не видел.

— Я на каникулы к бабушке приехала из города, — охотно пояснила мала́я, — бабушка уехала, а я решила искупаться. Ладно, дядя Миша, пока, пойду я.

От её белозубой улыбки засвербело на душе. Штука в том, что у Миши-художника, при всех положительных качествах, имелся один недостаток, а точнее порок — большой интерес к молоденьким девочкам. И интерес, прямо скажем, не платонического свойства. Эдакий уголовный Гумберт. Женская привлекательность заканчивалась у него где-то в районе пятнадцати лет. На старших его вялый не поднимался. Брательник Сашка знал об этом, не одобрял, но поставлял ему девиц на регулярной основе. Миша их не сильничал, нет, парил в баньке, поил сладким вином, кормил всякими вкусностями, давал потянуть косячок, а потом с уже расслабленными юницами достигал своих похотливых целей. На прощание одаривал по-царски, кому четвертным, а кому и полтинником. Если какая дура, не поняв увещеваний, пыталась качать права, находились аргументы и пожёстче. Местных ментов Миша не боялся, среди них все было схвачено.

Он обозрел свою собеседницу всю, от стройных ножек, тонкой фигурки, задорно торчащих острых грудок, прелестного личика и прекрасных медных волос. Мысленно раздел и аж вспотел от вожделения — до чего хороша чертовка.

— Может зайдешь Ева, по-соседски… — Художник улыбнулся максимально доброжелательно, как ему казалось, пустив сноп солнечных зайчиков от золотых фикс, — чайку выпьем, варенье-маренье-мед-конфетки-манфетки.

— В другой раз, обязательно, — снова улыбнулась она.

Художник стоял у калитки и смотрел в спину удаляющейся девчонки. Его пассиями были в основном малолетние шалашовки, дочки алкашей и наркош, их перед тем, как употребить, мыть приходилось по часу. А тут, глянь какая, гладкая и сладкая.