Корректировка

Дядя Сережа, могучий мужчина из бывших борцов, числился в баре подсобным рабочим на полставки. А на самом деле выполнял роль вышибалы. По вечерам он сидел за служебным столиком, потягивая минералку, время от времени оглядывая орлиным взором посетителей — не бузит ли кто. С бузотерами разговор был коротким, разом выставлялись взашей.

Угроза проняла пьяницу.

Не надо Сережу… — он полез за кошельком и шлепнул на стойку пятерку, — Лапушка, — проникновенно попросил он Зою, — еще писят и испаряюсь… сдачи не надо.

Хмыкнув, Зоя плеснула гуляке полсоточку, небрежно смахнув бумажку в кассу. Он опрокинул коньяк в рот, и тяжело сполз с высокого барного табурета.

— А ведь, наверное, семья есть, — укоризненно сказала Зоя, глядя ему вслед. — А он тут нахрюкивается.

Она обращалась ко мне, но клиент услышал и обернулся.

— У меня все есть, как у людей, — жена, дети, собака и кот-кастрат.

Зоя иронично усмехнулась.

— Кот у него… Домой-то сам дойдешь?

— Женщина, ты меня обижаешь! Я трезв, как стеклышко!

— Ага, вижу… остекленевший!

* * *

Поздним вечером, когда в баре уже шла уборка, мы с Зоей вышли в зал ожидания.

— Попробуем тебя устроить в подменный вагон… ну это купешки, когда линейный состав бракуют — подменяют. Чем тебе не отель? Жди здесь, карауль сумки, пойду поговорю с проводницами.

Вернулась она минут через пятнадцать с сумрачным видом.

— И что? — спросил я.

— Да что, что… проводники не дураки, шныряют по вокзалу бездомную публику на ночлег устраивают… рубль за ночь, считай полтос заработка. Все места заняты! Раньше надо было… а когда раньше, я работала…

— Зай… — сказал я застенчиво, — а может к тебе? Обещаю, приставать не буду, просто переночевать.

Она смотрела на меня долго. Ну, как долго — секунд двадцать. И сказала:

— Ладно. Поехали.

— А куда идем? — запоздало поинтересовался я, когда мы вышли на остановку общественного транспорта.

— Дежурный автобус, — пояснила Зоя. — Одиннадцать пятнадцать.

— Смеёшься? Пошли на площадь — такси возьмём.

— Такси к нам не ездят — глушь.

— Поедут, куда денутся! Три счетчика дам и поедут. Идем.

Она глянула на меня с уважением.

— Пошли.

* * *

Такси бодро катило по пригородному шоссе.

— А ты с кем живешь? — наконец додумался поинтересоваться я.

— С дочкой. Она сейчас в пионерлагере. И сестрой — она в рейсе. Домик от родителей остался. А муж свалил на север зарабатывать и с концом. Так мы и живем с Элькой. Эльвира — дочь моя.

— А родители?

— Умерли, — вздохнула девушка. — Сперва отец — он же фронтовик… капитан, батальонная разведка, как в песне: от Москвы до Берлина по трупам фашистским шагал… Ранения, контузии, то-се. В итоге осколок в сердце сдвинулся и все, а потом мама от рака мозга сгорела за полгода.

Я скроил сочувственную рожу.

— Дело давнее, — отмахнулась Зоя, — семь лет прошло — Эльке тогда год был.

— Подожди… а сколько тебе лет? Извини, конечно…

— А сколько дашь? — кокетливо прищурилась девушка.

— Я думал, лет двадцать четыре — двадцать пять. А тут оказывается, ребенку уже восемь.

— Двадцать девять.

— Вообще бы не дал! — сказал я почти честно, вызвав у неё горделивую улыбку.

— А тебе сколько?

— Двадцать пять, — не раздумывая соврал я, чтоб не пробуждать женских комплексов.

— Наша семья вся железнодорожники, — рассказывала Зоя. — Отец машинистом был, мама по станции дежурила, сестра — проводница. Я тоже проводницей сперва была, пока Элька не родилась — с малым ребенком не наездишься. Вот и перешла в пищевой комплекс! Правее, — скомандовала Зоя таксисту, — мы свернули с шоссе, проехали пару сотен метров по грунтовке.

— Приехали, — объявила она.

Я удивился — железная дорога. Буквально рядом чернел в сумерках домик.

— Этот твой, что ли?

— Ага.

Домик был неказистый из шпального бруса. Такие дома для железнодорожников строили вскоре после войны. И похоже, что с той поры его ни разу не ремонтировали. Сбоку к нему лепилась маленькая банька. Неухоженный огород был обнесен покосившимся штакетником, а под окнами росли чахлые цветочки.

По путям, лязгая на стыках, потянулся товарный состав — вагоны, цистерны, платформы с углем и гравием…

— Как вы тут только спите под такой шум? — вырвалось у меня.

— Привычка. Наоборот, я теперь в тишине уснуть не могу. Кто на железной дороге работают, в основном возле нее и живут. Эта территория вдоль рельсов называется «полоса отчуждения».

— Полоса отчуждения… — повторил я за ней. — Звучит угрожающе.

Несмотря на убогий внешний вид дома, внутри оказалось чистенько и довольно уютно. В двух комнатах и кухне имелось все, что обязано было быть в наличие у советской семьи начала семидесятых. Роскошная хрустальная люстра в зале, мебель из стран народной демократии, хрусталь за стеклами, ковры на стенах, телевизор и проигрыватель, финская мойка на кухне.

Это Маринка, сестра — дала пояснение Зоя на мой удивленный взгляд, — проводники прилично зарабатывают, особенно на южных направлениях. Но скоро, и я начну…

Мылись мы по очереди в летнем душе во дворе. Вода в железном баке нагрелась на солнце за день и была почти горячей.