Корреспонденции из Сибири

Но разве люди живут одним хлебопашеством? — может быть, спросит читатель. Здесь именно одним. Конечно, в таких случаях обыкновенно говорят про заработки, но какие тут заработки в тайге? Вот, например, в Хабаровке, в Казакевичевой[110] поселилось несколько купцов, которые построили себе дома и торгуют; больше домов им не нужно, не нужно и заработков. Другое дело, если бы торговля стала развиваться, но с кем и чем здесь торговать? Чтобы скупить всех соболей, продаваемых гольдами, совершенно достаточно имеющихся здесь купцов. Правда, можно бы отбить часть торговли у китайцев, но так как китайцы покупают соболей не на деньги, а либо на произведение своих собственных полей — просо, либо на «ханшину», привозимую с Сунгари, то нашим купцам трудно с ними конкурировать. Да и вовсе не охота им вступать в конкуренцию с китайцами, когда для них есть гораздо более выгодная торговля вывозом серебра в Благовещенск[111], или там же всякою московскою гнилью. Торговать рыбой тоже нельзя, потому что рыбы на Уссури скоро не хватит, — выловится, и теперь уже она переводится, распуганная пароходами и беспощадно истребляемая гольдами и казаками. Торговой будущности при имеющихся данных не предвидится, следовательно, мало предвидится и заработков, особенно при изобилии претендентов: вспомните только, сколько «сынков» имеется в казачьих войсках Восточной Сибири[112]. Например, в 1864 году предложили уссурийцам взять на себя доставку леса для портовых построек за определенную цену. Явилось столько желающих, что за все лето 1865 года не смогли принять и отправить этого леса в Николаевск, так что теперь почти половина всего заготовленного леса лежит на берегу в ожидании приемщиков[113]. Или на телеграфные работы явилось столько желающих, что должны были поровну или пропорционально количеству скота делить работу.

Перехожу дальше к следующим пяти нижним станицам. Я никогда не видел деревни в более жалком состоянии, чем одна из этих станиц, именно Нижне-Невельская. Представьте себе низкий берег, на котором расположены дома, все до единого заливаемые в большую воду; позади деревни низкий кочковатый луг, по которому растет жалкий низкий березняк и местами мелькают клочки пашень, там осьмушка десятины, там четверть, на которой сложен ее урожай — 60, 70, 100 снопов ярицы. Всё это добыто «куштаном», сечкой: сохою пока и думать нечего пахать среди кореньев и кочек. В домах самая жалкая бедность: к концу зимы совсем почти не бывает хлеба. Вообще станица стоит даже как-то особняком среди всех остальных.

Следующие четыре станицы, за исключением Верхнее-Невельской, находятся в немного лучшем положении. Верхне-Невельская из переселенцев 1862 года, поселилась на возвышенном узком мыске, в густейшем лесу. Самые дома не топит, но зато во время наводнения кругом станицы образовалось озеро, на котором валы ходили. В прочих трех и самые дома топит, пашни находятся большей частью на китайской луговой стороне, где их топит, и хотя, конечно, на нашем берегу есть места высокие, до которых вода не доходит, но они заросли лесом довольно густым и такою же щеткой. Чтобы расчищать щетку, нужно быть привычным к тяжелому труду и, главное, иметь скот, а у уссурийского казачества его чрезвычайно мало, приходится всё добывать своими руками. Мало того, углубляются вглубь страны на 7–8 верст, найдут там гладенькое местечко, распашут, но вот пришла вода, смотрят, и тут затопило пашню, опять на год, если не больше разорился. А в Трехсвятительской, чтобы иметь места, хотя и заросшие щеткой, но не слишком густою, необходимо иметь пашни верст за 12, за 15 от деревни. Не правда ли, очень удобно?

Следующая станица Кукелева поражает своею нехозяйственностью: вы видите много бездомных, несколько семей ушло на пропитание за Байкал. Тут, пожалуй, ни пашень, ни домов не топит, но зато кругом поразительно сырые и низменные места. Тут нет, правда, зыбунов, которые часто на четверть и на полверсты пересекают дорогу на пути из Невельской в станицу Дьяченко, но везде, даже в лесах, страшная сырость: стоит, чтобы несколько дней шел дождь, и на пашнях вы рискуете увязнуть по колено; покатости слабы, подпочва всегда глина. Упадок духа почти такой же, как и в Нижне-Невельской. Вот что я писал в записной книжке: «Противно смотреть, как казаки «сряжаются» (собираются) на пашни, «чаюют» добрый час, а потом станут «коней имать» (ловить) еще час, и в результате выходит, что теперь 9¾ часов и еще не выехали в поле, а в доме моего хозяина сряжаются сегодня на пашни. А то вот один молодой парень (отец вовсе не имеет пахоты) не хочет идти к гольду ловить рыбу за 5 руб. в месяц на хозяйском продовольствии и табаке, а известно, что русский у гольда хоть и работник, а скоро становится и хозяином. Жалуются на недостаток скота, а коней домой загнать не могут, — давно дома не были».