Корсар

Когда все, прежде всего, осушили по кружке, чтобы как должно прочистить себе горло, Краснобородый взял слово и постарался ясно обрисовать положение вещей, бесспорно неутешительное: комиссары короля не успели сойти на берег, как отправились для переговоров к губернатору Кюсси Тарену и совещались с ним битых два часа единственно того ради, чтобы хорошенько осведомить его о неудовольствии его величества и о решении, им принятом, покончить во что бы то ни стало со всем, что касается Флибусты и флибустьеров. Все это стало известно благодаря самому же губернатору, который подробнейшим образом рассказал это многим лицам, а главное, нескольким авантюристам, с явным намерением, чтобы все и всюду знали все до последнего слова. К тому же, королевские комиссары не задавались целью вести следствие о прежних проступках и преследовать корсаров за прошлое их каперство, несмотря на то, что посланники всей Европы осаждали короля своими жалобами по поводу каперства и корсаров. Но король, если и благоволил памятовать об услугах, оказанных в свое время этими же флибустьерами, и прощал им, таким образом, все проступки и даже преступления прошлого, зато приказывал быть беспощадным ко всякому, кто осмелится упорствовать.

— И этот обормот-король, — закончил Краснобородый, ударяя рукой по столу, — вознамерился заставить нас сложить сейчас же оружие, сойти с наших кораблей и просить весьма униженно господина Кюсси благоволить оценить нас по достоинству и наделить нас землей, дав нам разрешение обрабатывать ее и возделывать в качестве миролюбивых землепашцев!

Сказав, он замолк и снова осушил свой стакан, вмещавший три четверти штофа. Этого было едва достаточно для того, чтобы более или менее утихомирить крайнее возмущение, которое его прямо-таки душило при этом названии «землепашцев», произнесенном собственными же устами.

Впрочем, все бывшие налицо капитаны возмущались, и Тома вместе с ними. Иные презрительно смеялись. Другие негодовали. Гугенот с Олерона, совещавшийся уже некоторое время шепотом с несколькими англичанами, вдруг громогласно вскричал, что он решительно отказывается, поскольку это его касается, повиноваться и, сверх того, отвергает свою принадлежность к французам, не желая больше числиться среди подданных — лучше сказать рабов — столь скверного властителя, идолопоклонника, деспота и тирана, фрегаты которого, впрочем, не настолько сильны и не настолько многочисленны, чтобы семьсот-восемьсот Братьев Побережья не могли походя, одним ударом, захватить на абордаж всю их эскадру.

Наступило молчание, так как заявление это было довольно дерзкое. Однако же английские капитаны кивали уже головой в знак одобрения, как вдруг поднялся Тома-Ягненок, раздавив свой стакан судорожно сжавшимися пальцами.

— Клянусь Равелинским Христом! — торжественно поклялся он, — я француз и французом останусь, стало быть, верной слугой своего короля, что бы он ни делал! Что же касается прохвостов, которые вознамерятся атаковать в моем присутствии его фрегаты или покуситься как бы то ни было на его флаг, прохвосты эти, будь они трижды и четырежды флибустьеры и Братья Побережья, конечно, встретят меня поперек своей дороги и с саблей в руке, если на то пошло!

Между тем мулатки, невольницы Хуаны, подавшие вино, поспешили принести господину другой стакан, полный до краев. Он схватил его и одним глотком осушил до капли. После того, стоя лицом ко всем своим гостям, он крикнул во все горло, во всю силу своих легких.

— Да здравствует король!

И никто ничего не возразил.

* * *

Тома же Ягненок, крикнув это, как верный подданный, уселся снова и больше не добавил ни слова; казалось, он снова погрузился в те странные и сумрачные размышления, которые были ему теперь свойственны. Флибустьер из Дьеппа, который, впрочем, только что ему вторил, крича, как и он: «Да здравствует король!» от чистого сердца, почел весьма необходимым все же получить некоторые разъяснения. Поэтому он обратился с вопросом, и вопрос его был достаточно последовательным:

— Значит ты, Тома-Ягненок, теперь вполне доволен, согласен принять волю короля Людовика, подчиниться его приказаниям и, стало быть, разоружить свой «Горностай»?

— Я? Нет! — возразил Тома, настолько ошарашенный, как будто он только что с луны свалился.

Тут он спохватился и, казалось, размышлял. Затем, взглянув на Хуану, как бы спрашивая у нее совета, он пояснил, что напротив, он твердо решил не повиноваться и самым почтительнейшим образом противиться всевозможным приказам, прошлым, настоящим и будущим; что он на этот счет будет поступать, как ему заблагорассудится, будучи, конечно, хорошим подданным короля, верным, стало быть, и лояльным, но в то же время оставаясь Рыцарем Открытого Моря, свободным, стало быть, человеком.

— Свободным, — подтвердила очень спокойно Хуана.