Корсар

Действительно, лето господне тысяча шестьсот семьдесят третье еще не наступило, и грозные голландские эскадры крейсировали без всякой почти помехи в Северном море, в Ла-Манше, в Атлантическом океане и даже в Средиземном море. Правда, за последние четыре или пять месяцев, что король выигрывал битву за битвой в Нидерландах, во Фландрии и даже за Рейном, — побежденные Соединенные Провинции были опустошены и даже затоплены. Но совсем не то было на море. И хотя уверяли, что господин Кольбер день и ночь трудится над созданием флота для королевства, однако, до окончания работ было еще далеко. Так что ремесло корсара было опасным, как никогда. И часто отважный грабеж товара с неприятельского судна обходился дороже, чем мирная его покупка на рынке.

Между тем арматор Жюльен Граве, снова забеспокоившись, внимательно рассматривал фрегат, огибавший тем временем Равелин[45], так что нельзя было еще сказать, хочет ли он выкинуться на прибрежную отмель Доброго Моря[46] у самого подножия стены или подальше от города, посреди бухты, на пески острова Тузно.

— Горе мне! — вдруг возопил Жюльен Граве. — У вас ястребиные глаза, Даникан!.. Это мой корабль… но в каком виде, господи боже мой!..

Всеобщий крик заглушил восклицание судовладельца. «Большая Тифена» обогнула Равелин и правила к Доброму Морю. Не больше ста саженей отделяло ее от Старой Набережной. Чтобы не налететь на камни неподалеку от Северной башни Больших Ворот, фрегат тщательно избегал уклонений влево, поэтому он повернулся левым бортом, и корма его оказалась так близко, что можно было рассмотреть все подробности от бизань-русленей до гакаборта. А тут было, поистине, чему удивиться: весь борт был пробит, изрублен, изрешечен от абордажных сеток до ватерлинии, представляя собой какое-то деревянное кружево; и казалось, что волны забавляются, свободно вливаясь в эти зияющие дыры и, очевидно, падая оттуда прямо в трюм, к великому вреду и для груза, и для самого судна.

— Горе мне! — без конца повторял арматор, сжимая кулаки. — Горе мне! Новенький корпус, из лучшего дуба!.. Околей все от чумы голландские крысы!.. Вы посмотрите на этот растерзанный гальюн, на эти подпертые мачты! Вы только взгляните на эту отвислую корму, на этот фок, через который ветер проходит как через решето!..

Действительно, фрегат здорово потрепало, сомнительно было даже, чтобы нашлись плотники, которые могли бы привести его в порядок. Куда ни глянь, нельзя было найти места шире четырех квадратных футов, где бы не было следов ядер или картечи. И, поистине, то был знатный бой, из которого он вышел победителем.

Победителем: на трех его мачтах развевалось знамя малуанских корсаров, доблестное знамя — голубое, пересеченное белым крестом, где на черв ленном поле вольной части блистает серебряный шествующий горностай — эмблема вечно девственного города.

В то время как «Большая Тифена» проходила мимо Старой Набережной, бриз заколыхал эти три флага и развернул их на солнце. Самый большой из них — стяг, подымаемый в бою, — не избежал, подобно фрегату, грубого прикосновения вражеского железа и свинца. Его флагдук обратился также в алансонское или английское кружево драгоценного плетения.

Невзирая на это, Жюльен Граве охал все пуще. Кавалер Даникан нетерпеливо схватил его за руку:

— Эй, приятель!., на сегодня хватит слез!.. Посмотри-те-ка лучше на эту материю, что теребится там, на корме. Я охотно куплю ее у вас, если ваш убыток все разоряет! И отсчитаю вам чистоганом пятьдесят луидоров!

Не успел арматор ответить, как в толпе поднялось новое волнение. Фрегат, миновав Старую Набережную, начал подготовку к осушке и стал по очереди убирать остатки парусов. Между тем голос капитана настолько ясно выделялся, что его можно было слышать и по ту сторону городской стены. К тому же, когда убрали контра-бизань, то отовсюду стали видны шканцы, с которых раздавалась команда.

Из уст в уста пронеслось одно имя, имя этого капитана. Это был не тот, кого ожидали.

— Тома Трюбле!.. Тома Трюбле!..

Сразу же Жюльен Граве забыл и Даникана, и его пятьдесят луидоров, и его флагдук. Вдруг онемев, нахмурив брови, он растолкал соседей и пробрался в первые ряды толпящегося народа:

— Да, — пробормотал он, воочию убедившись. — Да!., командует Трюбле… Но… в таком случае…

Он не договорил. В корабельном списке, скрепляемом подписью арматора, и который он, Жюльен Граве, подписал несколько недель тому назад, Тома Трюбле не значился капитаном фрегата. Он даже не значился помощником…

Жюльен Граве вытер рукою вспотевший лоб и огляделся. Внезапная тишина наступила на Набережной. А в толпе женщин и детей, в смятении сбившихся у воды, как будто странная зыбь колебала спины и плечи. Прошла долгая минута — «Большая Тифена» успела только отдать свой большой якорь и распустить блинд. И вот раздался пронзительный крик — первый крик вдовы, а за ним послышались отчаянные рыдания сирот…

Жюльен Граве поспешно протолкался назад к кучке горожан и именитых лиц. Он сказал: