Корсар

Фельз спустился с холмика и обогнул деревья. Низкий дом вырисовывался на фоне звездного неба. Он был в чисто японском вкусе: из простого коричневого дерева, без всяких украшений. Но под навесом крыльца вынесенные балки образовали фронтон, и этот фронтон — резной работы, сквозной, кружевной, узорный, ажурный, вызолоченный, как орнамент пагоды, — представлял резкую противоположность строгой простоте японского сруба, в который он был вкраплен. И фонари также — три фиолетовых фонаря — странно отделялись от гладкого, простого фасада, который они освещали: это были три чудовищные маски из промасленной бумаги, три маски, зловещая усмешка которых пугала, как гримаса скелета, а цвет казался цветом разлагающегося трупа. Жан-Франсуа Фельз внимательно рассмотрел три мертвенных фонаря и фронтон, похожий на художественно вычеканенную драгоценность из литого золота. Потом он постучал — и дверь открылась.

VI

Слуга, очень высокого роста, одетый в синий шелк, в черной шелковой обуви, показался на пороге и с головы до ног смерил гостя взглядом.

— Чеу Пе-и? — вопросительно произнес Фельз и протянул слуге длинную полоску красной бумаги, исписанную черными иероглифами.

Слуга приветствовал его по-китайски: низко наклонил голову, и сложив вместе оба кулака, потряс ими над своим лбом. Потом почтительно взял протянутую бумагу и опять закрыл дверь.

Фельз, оставленный на улице, улыбнулся.

— Этикет не изменился… — подумал он.

И стал терпеливо дожидаться.

В доме ударили в гонг. Послышались чьи-то шаги, зашуршала циновка, которую протащили по полу. И снова воцарилась тишина. Но двери все еще не отворялись. Медленно протянулись пять минут.

Было довольно свежо. Весне от роду было всего недели четыре. Фельз вспомнил об этом, когда ветер начал забираться к нему под пальто.

— Этикет не изменился, — повторил он, рассуждая сам с собой. — Но, тем не менее… в такую ночь, чреватую насморками, бронхитами и плевритами, довольно-таки неприятно мерзнуть на крыльце из-за того, что хозяин, заботясь о благоприличиях, готовит вам достойный прием… По правде говоря, окружающая прохлада заставляет меня находить, что в данных условиях Чеу Пе-и мне оказывает уже слишком много чести!

В конце концов, дверь открылась.

Жан-Франсуа сделал два шага и поклонился точно так, как перед этим ему кланялся слуга — по-китайски. Хозяин дома, стоявший перед ним, таким же образом кланялся ему.

Это был человек огромного роста, роскошно одетый в парчевую одежду. На голове у него была шапочка с гладким коралловым шариком — признак самого высшего чина китайских мандаринов. Двое слуг поддерживали его под руки, потому что он был очень стар — не менее семидесяти лет от роду, а его колоссальное тело весило слишком много для его старческих сил. Кроме того, его звание и титулы осуждали его на пользование лошадьми и паланкинами, так что пешком он, вероятно, не ходил уже лет пятьдесят.

Чеу Пе-и, бывший посол и вице-король, заслуженный наставник сыновей первой императорской наложницы, член высшего совета Нэи-Ко, член верховного совета Киун-Ке-Чу, был одним из двенадцати главных сановников китайского двора. И Жан-Франсуа Фельз, знававший его в дни былые и даже связанный с ним тесной дружбой, был очень удивлен, получив утром этого дня приглашение, в котором Чеу Пе-и просил его прийти «в жалкий домишко, чтобы распить с ним, как бывало, — со всей снисходительностью, — кубок плохого горячего вина»… Чеу Пе-и здесь, а не в Пекине?.. Совершенно невероятная вещь!

Однако это был Чеу Пе-и собственной персоной: Фельз с первого взгляда узнал его впалые щеки, рот, точно совсем без губ, жидкую бороденку оловянного цвета и, главное, глаза: глаза без формы и без цвета, глаза словно утонувшие в глубине вспухших век, глаза, почти невидимые, но в которых сверкали такие два острых огня, что тот, кого они пронзили хоть раз, уже никогда не мог позабыть их.

Чеу Пе-и, поклонившись, оперся о плечи своих слуг и сделал четыре шага вперед, чтобы выйти на улицу навстречу своему гостю. Тут он снова поклонился и, указав на левую сторону двери, заговорил по ритуалу:

— Благоволите войти первым.

— Как бы я осмелился это сделать?.. — возразил Фельз.

И поклонился еще ниже, потому что он когда-то изучал «Книгу церемоний и внешних демонстраций», являющихся, по словам Кунг-Фу-Тзы, «нарядами сердечных чувств»: наука, необходимая для того, кто желает заслужить настоящую дружбу китайского ученого.

Чеу Пе-и, услыхав приличествующий ответ, улыбнулся от удовольствия и поклонился в третий раз.

— Удостойте войти первым, — повторил он.

— Как бы я осмелился это сделать?

Наконец, после окончательного настойчивого приглашения, он вошел, как его просили.

В конце прихожей четыре ступени вели в первую залу. Чеу Пе-и прошел к ней по косой линии в сторону востока и указал посетителю на западную сторону, как того требует вежливость:

— Удостойте милостиво пройти.

— Как бы я осмелился это сделать?.. — опять возразил Фельз.

И прибавил на этот раз:

— Разве вы не старший брат мой, весьма мудрый и весьма престарелый?

Чеу Пе-и запротестовал:

— Вы слишком превозносите меня.