Корсары Мейна

Мэтр Амбруаз писал: «…Шевалье был взят из тюрьмы и принесен в кожаном мешке; в нем помещалось все тело преступника, кроме головы, так как после пыток он не мог ходить. Из жаровни на эшафоте, где горела сера, доносился удушливый запах. Наверное, такой ужасный дух стоит в аду, подумал я и невольно содрогнулся. Шевалье привязали к помосту, а руку, которая пыталась нанести удар, сожгли в сере. Эта первая часть казни продолжалась три минуты. Далее последовало вырывание клещами кусков мяса из тела преступника. На раны лили то кипяченое масло, то горящую смолу, то серу или расплавленный свинец. А несколько позже присутствовавшие на казни увидели сцену, которую трудно описать словами. Шевалье сняли с платформы и привязали к деревянным брусьям, сбитым в виде Андреевского креста, а со стороны рук и ног прикрепили постромки четверки лошадей. По моему знаку лошади двинулись вперед. Они так резво рванули, что одна упала на мостовую. Руки и ноги осужденного чрезвычайно вытянулись; но сам он был еще жив, и хриплое дыхание его было подобно шуму кузнечного меха. Должен признаться, все это привело в смущение исполнителей приговора: священник лишился чувств, актуарий закрыл лицо плащом, а среди зрителей послышался глухой ропот. Тогда врач бросился в ратушу и объявил комиссарам-следователям, что четвертование будет безуспешным, если его предоставить только усилиям лошадей и не поспособствовать разрезом толстых сухожилий. Судьи приказали исполнить это. Лошади снова рванули вперед, и дело пошло на лад – сперва отделилось бедро, затем другое, потом рука. Но шевалье еще дышал. И лишь немного спустя небо сжалилось над этим изувеченным телом. Когда мои помощники начали отвязывать от креста останки, чтобы бросить их в костер, то все заметили, что черные волосы шевалье стали белыми, как снег».

Мишель выскочил из кабинета с такой прытью, словно за ним гнались все дьяволы преисподней. Он был весь в поту, а в его воспаленном воображении очень зримо представали картины казни несчастного шевалье. Прочь, прочь отсюда, из обители человека, который занимается таким гнусным ремеслом! Бежать, куда угодно бежать из Парижа, хоть гребцом на галеры! Если до этого у Мишеля де Граммона и были некоторые сомнения по поводу будущей профессии, то теперь ему стало все равно…

Дилижанс был тесным, пыльным, и Мишель проклял все на свете, едва проехав в его грохочущем нутре десяток лье[17]. Поначалу ему даже нравилось – юный дворянин еще никогда не испытывал «прелестей» дальнего путешествия по скверной дороге. Тридцатилетняя война превратила все пути сообщения во Франции в инструмент для пытки, так много осталось на разбитых дорогах рытвин, ям, вывороченных камней и глубоких колей, которые даже дилижанс с его большими колесами преодолевал с трудом.

Впрочем, большие колеса с длинными спицами крепились только сзади; передние ставили несколько меньшими по диаметру, чтобы не так трясло на колдобинах. Мишелю повезло, что он попал в дилижанс, который подвергся некоторым приятным для пассажиров изменениям, заимствованным у венгров, – его кузов был подвешен на ремнях и подрессорен с помощью пружин. Бывалые путешественники восхищались этим нововведением; кроме того, что оно облегчало им жизнь, подрессоренный экипаж был более устойчив и ездил с гораздо большей скоростью, не рискуя перевернуться. Но Мишель де Граммон не имел возможности сравнить ощущения, поэтому дилижанс на вторые сутки пути казался ему гробом на колесах.

Внутри экипаж был отделан темно-коричневой кожей, прибитой гвоздями с большими бронзовыми головками, багаж пассажиров лежал на крыше, а тягловую силу этого грохочущего монстра представляли собой четыре довольно резвые лошадки. Рамы двух оконец и колеса были окрашены в красный цвет, а на дверках нарисован герб Парижа. Билет до Дьеппа стоил шестнадцать су[18], пассажиры имели право провезти бесплатно четырнадцать фунтов[19] багажа и доплачивали по два су за каждый лишний фунт. Но с этим у Мишеля де Граммона все было в порядке – кроме шпаги и плаща, никаких других вещей он не имел.

К пыли и грохоту в дилижансе добавлялась духота. Конечно, были и другие виды экипажей, более пригодные для путешествий в жаркую летнюю пору, – ландо и баруши, – да кусалась стоимость проезда, а денег у Мишеля было всего ничего. У ландо имелось два откидных верха, смыкавшихся посередине, которые делали его всепогодным. В дождь и холод ландо легко превращалось в закрытый экипаж, а в хорошую погоду крыша раскладывалась, позволяя пассажирам наслаждаться солнцем и свежим воздухом.