Корсары Николая Первого

– Ага, – в наступившей тишине голос Сафина прозвучал, как лязг сработавшего капкана. – Иваныч, наводи!

На борт «Бриска» русские высадились после двухчасовой обработки корабля в упор из всего, что могло стрелять. К тому времени сопротивляться им было некому, корабль представлял собой полуразрушенный остов. Флаг англичане спустили после третьего залпа, но на это никто не обратил внимания, и только пришедший в себя Верховцев прекратил побоище. В плен попало всего около двадцати британцев, все раненые. И, как ни крути, произошедшее выглядело настоящей победой, сравнимой с той, которой добился Бутаков[29]. А то и превосходящей ее – у черноморского капитан-лейтенанта была полная, отлично обученная команда, а не жалкие ее огрызки. Правда, стоит признать, что саму идею построения боя Александр у Григория Ивановича честно позаимствовал[30], но что возможность для ее реализации он организовал сам, никто возразить не смог бы.

Надо сказать, залитая кровью палуба произвела на команды «Миранды» и «Санта-Изабель» удручающее впечатление. Она была буквально залита кровью – как оказалось, в момент начала боя на корабле находилось чуть меньше двухсот человек – экипаж и отряд морской пехоты. Продольный огонь буквально вымел тех, кто находился на верхней палубе и мачтах.

Шанс был разве что у находившихся в трюме, но, когда русские стали бить ядрами, произошел взрыв паровой машины, от которого погибли все находившиеся поблизости. Ядро, проломив борт, повредило котел. Те, кто выжил, получили тяжелейшие ожоги. Многие выбрались из заполненного раскаленным паром трюма на палубу – аккурат под картечь. В общем, побоище было образцово-показательное.

Русские корабли задержались здесь на двое суток. За это время с изувеченного шлюпа ободрали все, что можно. Судовую казну, содержимое кают и трюма, части судовой машины, которые можно было еще использовать, уголь, пушки… С ними провозились особо. Все же каждая из тридцатидвухфунтовых пушек весила около ста тридцати пудов и имела длину больше сажени[31]. А еще станки, порох, ядра… В общем, даже одно такое орудие снять – та еще работенка. И это в море, когда никто не отменял пусть легкую, но качку, и все подручными средствами.

Снять удалось десять тридцатидвухфунтовых орудий. Еще два были разбиты прямыми попаданиями. Два тяжелых орудия, к сожалению, тоже оказались уничтожены – одно вышибло за борт вместе с куском борта, а второе было так исковеркано, что стрелять из него взялся бы только самоубийца. Хорошо еще, не взорвался порох – по какой-то счастливой случайности русские ядра миновали крюйт-камеру. Рвани она – и обломки корабля раскидало бы на милю вокруг. Когда Гребешков сообразил, чем бы это закончилось для «Миранды», он лишь вытер разом выступивший пот и с двойным усердием продолжил разграбление трофея.

Увы, Александр всем этим безобразием заниматься не мог. Хотя и стоило бы, конечно – отец не раз говорил ему, что офицер должен знать и уметь все, что только делается на корабле, в том числе руководить погрузкой и разгрузкой, знать, как цеплять грузы, понимать, сколько времени займет та или иная операция. Увы, все это сейчас было ему недоступно – мичман отходил от операции, и ощущения при этом были мерзопакостные.

Английский врач, разумеется, был совершенно не в восторге от того, что ему придется лечить наглых русских, пока его соотечественники лежат на палубе, ожидая своей очереди. Все так, но, впечатленный кулаком унтера у своего носа, он предпочел делать, что сказано, и не вякать. Так что операцию провел, и качественно – что с ним будет, если мичман умрет, ему объяснили популярно.

К слову, проводил он ее, предварительно усыпив раненого эфиром. В результате Александр ничего не чувствовал, но пробуждение… Такого и врагу не пожелаешь, Сто похмелий рядом не лежало.

С другой стороны, ему, можно сказать, повезло. Тяжелая пуля из британского нарезного мушкета несла тому, в кого попадала, изрядную опасность[32]. Однако пуля ударила вскользь, капитально разворотила грудную мышцу, повредила ребро, но дальше не пошла. Доктор извлек ее, зашил рану. Увы, хотя англичанин и был неплохим специалистом, сделать что-либо с ушибом внутренних органов он не мог. Однако это было в любом случае меньшим злом по сравнению с пробитым легким. Можно сказать, Верховцев легко отделался, разве что крови потерял изрядно.

Неудивительно, что участие в работе он мог принять разве что на второй день, в качестве наблюдателя, сидя в специально вынесенном на палубу кресле, и замотанный бинтами. Ну, посмотрел – тоже хорошо. Многое увидел, еще больше услышал – в части ругани моряки изобретательны донельзя. Особенно впечатляла работа людей Матвеева и испанцев – те и другие привыкли иметь дело с самыми разными грузами, так что получалось у них ловчее всех. А вот поляки, напротив, тщательнейшим образом увиливали от работы. Впрочем, кулак Диего оставался для них хорошим стимулом, и отсидеться в сторонке у хитрых ляхов не получалось.