Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Многое свидетельствует и о том, что корсары избегали войн друг с другом, сколько бы ни проливали крови в междоусобицах. Ведь они были воинами и не желали убивать своих – в этом их можно сравнить с кондотьерами эпохи Ренессанса[365]. Андреа Дориа имел тайные соглашения с Хайреддином Барбаросом, что стало притчей во языцех для венецианцев. А венецианцы терпеть не могли генуэзцев, которым нанес поражение османский флот у Превезы, – к слову, европейский адмирал нес за это поражение личную ответственность[366]. Опять же, через три года Барбарос убежал из Туниса, и нельзя сказать, будто Джианеттино, племянник Дориа, ринулся вслед за ним, точно зверь. А в 1543 году османский флот, опустошивший побережье Неаполя и Рима, обошел стороной Геную, поскольку ее жители, не теряя времени, они отдали Хайреддину знаменитого корсара Тургуда-реиса, которого до тех пор держали гребцом на галерах. Так и в 1558 году генуэзцы будут спасать свои жизни, посылая деньги и еду османскому флоту, который появится в водах Тирренского и Лигурийского морей[367]. Напоследок скажем, что многие новости на страницах Gazette de France свидетельствуют о том, что в ХVII веке корсары избегали конфликтов друг с другом[368].

По существу, страны, чей главный доход составляла морская торговля, – такие как Венецианская республика, – относились к пиратам в равной степени сурово, независимо от того, какую религию те исповедовали. Венецианцы настолько ненавидели иоаннитов, постоянно нападавших на их корабли и грозивших мирным отношениям республики с османами, что в 1565 году не скрывали радости, когда турки захватили форт Сант-Эльмо[369]. Убивая или ссылая на галеры большинство захваченных мальтийских корсаров[370], венецианцы даже подумывали отдать самых свирепых пленников Улуджу Али, капудан-ы дерья османского флота[371]. Когда же великий магистр мальтийского ордена, узнав об этом, захватил у себя в порту корабль венецианцев, это переполнило чашу их терпения. В 1584 году сенат примет решение о начале войны[372], и разъяренные капитаны галер начнут без колебаний отрезать пальцы пленным госпитальерам[373].

И это не должно удивлять, ведь для венецианцев безопасность торговых путей на Средиземном море касалась не только экономики. Пиратские набеги в Адриатическом море (или в «Венецианском заливе», как его окрестили современники) вели к оспариванию тех прав, которые республика издавна заявляла на эти воды, считая их своими. Договор 1577 года гласил, что иоанниты не будут осматривать корабли венецианцев, а если это все же произойдет, то не станут отбирать у них товары. Распространялся договор и на товары мусульман и иудеев[374], – вот только госпитальеры его не придерживались. И даже если рыцари не трогали добра на венецианских судах, они устраивали дипломатические скандалы, нападая на османские корабли. Не надо забывать о том, что Критская война (1645–1669) началась из-за безответственности иоаннитов, и, пока все силы венецианцев были брошены на борьбу с османами, иоанниты и дальше нападали на венецианские корабли, изумляя единоверцев[375].

Впрочем, не только светские торговые города-державы – скажем, та же Венеция, готовая на все во имя своей рациональной и меркантильной внешней политики, – забыли о священной войне и направляли усилия на сужение территории корсарства в погоне за прибылью. Вмешивались и другие, религиозные государства, объявив войну морским разбойникам. Разве не пытались госпитальеры создать «регион без пиратов» от мыса Едибурун до Милета? А все ведь ради того, чтобы облегчить торговлю между Родосом и Анатолийскими берегами![376] Кажется, и сам покровитель ордена иоаннитов, римский папа, тоже не проявлял особого религиозного рвения. Сикст V запретит нападать на корабли, торговавшие в христианских портах; к их грузам не притронутся и пальцем, даже если те будут принадлежать туркам или иудеям[377].

* * *

Цель второго раздела – вовсе не в том, чтобы подвергнуть сомнению религиозные убеждения османских корсаров или же слепо следовать западным источникам, утверждающим, будто мюхтэди на самом деле не были мусульманами. Безусловно, часть из них пришла к новой религии неожиданно, поневоле или от склонности к наживе, но остальные искренне обрели себя в новой вере, «удостоенные света ислама». К последним принадлежали и двое из шести мюхтэди, попавшие в плен к испанцам в 1752 году; несмотря на все угнетения, они отказались возвращаться в веру отцов и пошли на смерть в костре инквизиции[378].