Корзина спелой вишни

Слезы душили его. «А может быть, еще не поздно…» Эта мысль придала ему силы. Он смочил в реке ее шелковую косынку и протер ей лицо. Но оно было бледным, безжизненным, бездыханным. Чаран с трудом взвалил ее тяжелое тело себе на спину и, цепляясь руками за колючки да скалистые уступы, стал карабкаться вверх. Его ноша была тяжела, она тянула его обратно, в бездну. Его ногти были ободраны, а руки в крови. Лицо и спина взмокли от пота. Несколько раз Чаран срывался и тогда, медленно скользил вниз, разрывая одежду и тело об острые камни и колючки. Но, застряв на каком-нибудь выступе, отдышавшись, снова лез вверх.

…А утром Амина лежала на операционном столе. Хирург извлек из ее тела сорок четыре камешка. Три дня и три ночи врачи боролись за ее жизнь. Трое суток она не приходила в сознание. А на четвертый день услышала разговор, доносившийся из далекого далека:

— Живого места нет… — говорил чей-то сочувственный голос.

— Ничего, переборет. Организм здоровый, молодой, — отвечал другой голос.

— А ты кем ей будешь?

— Брат я.

Амина, превозмогая тяжесть век, словно на каждом лежало по кусочку свинца, раскрыла глаза. Белый туман качнулся перед ней. Наконец стали неясно вырисовываться предметы: белые койки, белые люди в белых халатах. И ближе всех какой-то белый сугроб. Сугроб пошевелился, склонился над ней, и Амина узнала Чарана. Это он сидел на табуретке возле ее койки, и его рука, прохладная как снег, лежала на ее горячей руке.

Три месяца пролежала Амина в больнице, и не было дня, чтобы Чаран не навестил ее. Приходили и отец с мачехой. Отчим же не навестил ее ни разу! И жене запретил, и детей не пускал. «Если зеленый плод сам отделился от ветки, пускай и гниет там, где упал», — заявил он.

Но мать Амины, несмотря на строгий наказ мужа, несколько раз приезжала в больницу тайком: ее привозил на своем грузовике Чаран.

— Вай, доченька, — сокрушалась она, — какой замечательный парень этот Чаран. И на базар съездит, и детей приласкает, и меня утешит. Хороший конь познается на трудной дороге, а человек — в беде.

Амина и сама ловила себя на мысли, что скучает без Чарана. Сердце переполняла благодарность к нему. Она не могла сдержать тревоги, если он задерживался, не сводила глаз с двери, ела без аппетита. Когда же больные говорили: «Вот и пришел твой брат», слово «брат» кололо ее, как заноза.

Может быть, Амина так и осталась бы в ауле, предложи ей Чаран руку и сердце. Но, помня о случившемся, он и мысли такой не допускал, покорно смирился с тем, что Амине он только брат. Поэтому Амине ничего не оставалось, как уехать учиться в город. И здесь Чаран помог ей: ему удалось узнать, что в пединституте на физико-математическом — недобор. И хотя Амина мечтала о медицинском, она согласилась и на этот вариант. Во-первых, потому что в медицинский был большой конкурс, а подготовиться к экзаменам она не успела. А во-вторых, в пединституте легко обеспечивали общежитием, а горянок из дальних районов — еще и бесплатным питанием… Так решилась ее судьба.

…Ее разбудила медсестра, разносившая градусники. Палата уже проснулась и нехотя, вялая со сна, вступала в опостылевшее больничное утро. От вчерашней бодрости, которую внесла новенькая, не осталось и следа. Да и сама Амина чувствовала себя ослабевшей, разбитой. Градусник под мышкой холодил, как льдинка.

— Вай, совсем мне плохо, — пожаловалась Хатимат, растирая больной бок.

Если сейчас не перевести все на шутку, пропала вчерашняя психотерапия — поняла Амина и, вскочив, босиком, подбежала к койке Хатимат:

— Ай-яй-яй, Хатимат. С тебя тридцать копеек.

— Вай, совсем забыла я, — оправдывалась Хатимат, доставая из-под матраса кошелек. Однако это пустячное огорчение отвлекло ее от главного — мысли о больном боке. Цель была достигнута.

Женщины заулыбались, подтрунивая над оплошностью Хатимат.

— На зарядку становись! — провозгласила Амина. Она обходила койки, отбирала градусники и говорила, смеясь: — Температура нормальная, а значит — ничего не болит.

И женщины доверчиво протягивали ей градусники, а в глазах у них вспыхивал огонек надежды. И только Зайнаб воспротивилась.

— Я отдам градусник только тому, кто мне его вручил, — провозгласила она и отвернулась к стене.

— Ноги поставьте на ширину плеч! Руки в стороны! Раз-два, начали! — голосом диктора командовала Амина.

Сначала за ней встала Лара, потом Асият, потом Хатимат…

И вот уже вся палата, кроме Зайнаб, приседала, выгибалась, вскидывала руки…

Когда же Амина с Ларой, захватив полотенца, вышли, чтобы принять душ, Зайнаб проворчала:

— Сегодня же скажу главврачу, пусть ее отсюда заберут. Здесь не спортзал.

— Зря ты так, — вздохнула Асият. — Чует мое сердце, эта Амина больнее нас всех…

А через два часа, в ожидании утреннего обхода врача все в палате сидели причесанные, умытые, надушенные. Палата благоухала, как сад.

Одна Зайнаб лежала, уткнувшись носом в стенку, с помятым лицом и спутанными волосами.