Корзина спелой вишни

И он вернулся в машину. Покопавшись под сиденьем, он нащупал консервную банку. Кажется, то, что надо. Наполнить ее снегом — дело одной секунды. Уж чего-чего, а снега здесь хватало. Ему не понадобилось даже вылезать из машины. Достаточно было только приоткрыть дверцу кабины и зачерпнуть в банку самую верхушку легкого, словно пух, сугроба. Но ведь снег надо растопить. И Мухтар сунул банку под мышку, согревая ее своим теплом. Он почувствовал, как холодок пронзил его, разошелся, разлился по телу, проникая в каждую жилочку. А потом снова стало тепло, даже горячо.

— Пи-ить! — беззвучно, одними губами шептала женщина.

Мухтар выхватил банку и поднес к ее губам. Но губы у нее дрожали, и он никак не мог влить ей в рот воду.

«Неужели родить ребенка — это такая мука? — думал Мухтар. — Неужели права его бабушка, которая говорила: «Сынок, надо любить людей, ведь человек человеку достается с таким трудом». Неужели и его мать так же?..»

…И снова воспоминания унесли его в родительский дом. Он никогда не видел, чтобы его мать или отец сидели без дела. И когда они только отдыхали? Просыпаясь, он слышал стук лопаты или кирки или скрип ножниц в ветвях сада. А мать хлопотала у горячего очага. Ее смуглые руки были осыпаны мукой, словно сухим снежком. Вот они потонули в густом сугробе теста. А вот они ложатся на тугое вымя Звездочки. Глиняный кувшин с пышной шапкой пены — это все для него, для Мухтара. То и дело она склоняется над сыном и целует осторожно и нежно, боясь разбудить. Ее губы пахнут медом и парным молоком. И снова ее руки в пене, только это уже мыльная пена. И в ней, как в облаке, упавшем с неба в медный саргас, сидит Мухтар. На белом крыльце, под ласковым солнцем. Она наклоняет кувшин; струя воды похожа на водопад, и Мухтар, захлебываясь в этой струе, хохочет.

А вот, завернутый в простыню, он сидит у горящего очага, и мелкие капельки воды стекают с его волос. Он смотрит на огонь. Там, в миске, происходит волшебство: кислое молоко на глазах превращается в творог. Мать зачерпывает ложкой густую белую массу и осторожно кладет ее в протянутую ладонь сына. Какой горячий творог… Как он обжигает ладонь…

«Мама, почему он пахнет летним лугом?»

В саду гудят пчелы. Мухтар не подходит к ульям: он боится пчел. А ее руки обламывают теплые соты, искрящиеся медовыми каплями, и протягивают их сыну.

Мухтар просыпался и всегда находил возле своей постели то зеленые молочные бобы, то миску черешни, то абрикосы. А то целую виноградную лозу; в ее ягодах, как зрачки, просвечивались маленькие косточки.

Мама! Уже пять лет он не видел ее. Почему он так жестоко поступил с нею? А с Рисалат еще хуже. Две женщины, которые его любили больше, чем себя: мама и Рисалат. А он?.. Чем он отплатил им?.. В его ушах прозвучали последние слова Рисалат, сказанные ему вдогонку: «Буду ждать семь понедельников. А на восьмой будет уже поздно».

Что она хотела этим сказать? Только сейчас до Мухтара дошел весь тревожный смысл этих слов. Когда это было? Неужели прошло уже семь понедельников? Какое же это было число? Он этого не помнит. А помнит только, что во дворе завода загружал машину железобетонными столбами, готовясь в очередной рейс. Уже десять дней, как они не виделись, и он совсем забыл о ней. И вдруг она появилась с низко опущенной головой, отчего казалась еще меньше ростом. Как она прошла на территорию завода, сама, без пропуска? Школьное коричневое платье уже расходилось на ней по швам. Ей в руки бы портфельчик — сошла бы за восьмиклассницу. Но и эта ее беспомощная детскость совсем не растрогала его.

— Зачем пришла? — спросил он резко.

Она посмотрела на него виновато и пробормотала:

— Я не могу оставаться дома. Вдруг догадаются…

— Я же тебе сказал, что́ надо делать. Какой из меня отец, подумай сама.

Машина уже была загружена. И, желая скорее оборвать этот неприятный разговор, пока никто не заметил их, не подошел, он сел в кабину и торопливо завел мотор.

Она бросилась к машине, и сквозь рев мотора он расслышал ее слова: «Я буду ждать семь понедельников. А на восьмой уже будет поздно».

Но, не вникая в их горький смысл, он круто повернул машину и выехал со двора.

И снова приглушенный стон женщины заставил Мухтара встрепенуться, возвращая его в сегодняшнюю ночь, в эту кабину, затерянную среди метели. Исчезла маленькая девушка в заштопанной школьной форме, с печально опущенной головой. Мухтар снова склонился к той, с которой судьба так странно свела его этой метельной ночью. Он снял с ее головы платок и вытер ее вспотевшее измученное лицо. Косы ее расплелись, мокрые волосы прилипли ко лбу. И вдруг он увидел в этой женщине ту, которую бросил…

Не задумываясь, он отдал бы сейчас жизнь, чтобы хоть на час облегчить ее страдания.

— Ох, давит, — выдохнула женщина и, рванувшись, схватила зубами его рукав. Потом он услышал продолжительный вздох, и… все замерло. Мухтар вздрогнул: ему показалось, что она уже умерла.

— Сестра, родная моя! — закричал он, тормоша ее.