Корзина спелой вишни

Тот день она помнит ясно-ясно. Из сегодняшнего дня она видит его как лужайку, освещенную ярким солнцем.

В тот день в их колхоз должны были прийти первые тракторы. Их ждали как чуда. К этому дню готовились, как к большому празднику.

Трех трактористов, которые должны были обучить своему искусству молодежь аула, встречали по обычаю с хлебом и молоком.

Хотя ждали только троих, хлеб на расшитых полотенцах и молоко в балхарских кувшинах несли из каждого дома. Каждая хозяйка старалась отличиться перед другой: в хлеб были воткнуты яйца и очищенные орехи, а у некоторых, особенно щедрых, даже куриное крылышко на вилке.

И только у Хурии хлеб был самым скромным: лишь орехи украшали его блестящую корочку. Она держала его в вытянутых руках на льняном полотенце с вышитыми голубями.

— Идут! Идут! Наконец-то! — закричали в толпе.

Хурия, как и почти все в ауле, видела тракторы впервые. До чего они страшные, до чего похожи на танки!

Вот уже дети с воплями радости подкатились под самые гусеницы.

И вдруг, заглушая этот мерный сильный гул, в небо взлетела песня. Первая песня после войны! Даже тогда, когда до аула дошла весть о победе, даже когда стали возвращаться домой солдаты, никто не пел, видимо, из уважения к тем, кому не выпало этого счастья — встречать мужей, братьев, сыновей… В первый послевоенный год даже свадьбы справлялись без песен. А если кто и запевал, забывшись, то тут же умолкал под осуждающим взглядом соседа.

И вот сегодня зазвучала песня! Словно оповещая, что траур кончился и настала пора встречать новую жизнь.

И все, кто был в поле, обернулись, ища глазами Калимат, ту самую Калимат, которая отдала фронту мужа, отца и брата и с тех пор не снимала черного бязевого платка и никогда не пела.

А сейчас платок упал с ее головы, открыв белый лоб, и тонкие дуги бровей, и черные волосы, в которых ранней изморозью посверкивала седина. И все увидели, какие у нее глаза — яркие, синие, как это весеннее небо, и совсем молодые.

Калимат больше всех пострадала от войны, и поэтому только ей дано было право нарушить это горестное молчание.

И все смотрели на нее с ласковой благодарностью за то, что она позволила им — нет, не забыть утрат, но вспомнить, что впереди новая жизнь. За то, что аулу Песня она возвращала песню.

Ее соловьиный голос, все эти семь лет словно бывший в заточении, теперь ликовал, свободно взлетая в небо.

— Баркала, Калимат! — подошла к ней Умужат, председатель сельсовета. — Живым надо жить. Ведь не для того погибли наши мужчины, чтобы мы только плакали и молчали. А ради того, чтобы мы были счастливы.

Это событие отвлекло людей от главного — от тракторов, которые между тем уже подъехали вплотную к толпе. Тяжело лязгнув гусеницами, тракторы остановились. И трактористы, заглушив моторы, спрыгнули на землю. И сразу со всех сторон к ним потянулись руки с кувшинами молока, с румяными лепешками хлеба на ситцевых в крапинку косынках.

И только Хурия стояла в сторонке и смущенно держала на вытянутых руках расшитое голубями полотенце.

Может быть, так и простояла бы она в стороне от общего веселья, если бы один тракторист не подкатил прямо к ней на своем грохочущем чудовище.

— А ты кого встречаешь, девушка с грустными глазами? — весело спросил он, открывая дверцу и высовываясь из кабины.

И тогда Хурия неуверенно протянула ему хлеб.

— Сама вышивала? — спросил парень, кивнув на полотенце, расшитое по краям голубями.

Хурия растерянно взглянула на полотенце, словно видела его впервые, и вспыхнула, заметив, что клювы голубей слились в поцелуе.

Покраснев, она пролепетала: нет, нет, что ты!

— А я думал, ты… — словно бы разочаровался парень и, увидев, что его товарищи в окружении женщин и детей уходят все дальше, предложил:

— Догоним их, а? Садись, подвезу!

— Нет! Нет! — снова выкрикнула Хурия и отшатнулась.

— Эх, не понравился тебе мой трактор, — обиделся парень. Но в глазах его, как солнечные смешинки в струях родника, так и сверкали веселые искорки.

А наутро тракторы, украшенные зелеными ветками, вышли в поле.

Острые плуги без труда выворачивали пласты земли.

— Машааллах! — восхищались старики.

— Тьфу, тьфу, не сглазить! — плевали женщины через левое плечо.

Хурия шла следом за трактором по вывороченной земле, разбивая киркой большие комья и собирая в мешочек корни для коровы.

Хурия и сама не знала, как это получилось, что она выбрала именно этот трактор с веселым трактористом, в чьих глазах, как солнечные смешинки в струях родника, сверкали задорные искорки.

Был он крепок, румян, темноволос. Сила и уверенность исходили от его рук, которые ловко поворачивали руль, от его небрежной походки вразвалку, от всего его потного, горячего, пропахшего землей и бензином тела.

И трактор у него был не такой, как у его товарищей. У всех — синие, а у него — сиреневый.

И даже круг по полю он проходил быстрее и красивее остальных. Во всяком случае так казалось Хурии.